Эрих мария ремарквозлюби ближнего своего. Эрих мария ремарк

Со второй половины 60-х годов популярность романов Ремарка в читательской аудитории нашей страны пошла на убыль. На излете журнально-издательского и читательского бума, в 1966 году, был опубликован на русском языке роман Ремарка «Возлюби ближнего своего» .

Законченный в 1940 году, он был впервые напечатан в США в 1941 году. В английском переводе роман получил название «Обломки кораблекрушения» («Flotsam»). У «английского переводчика, - замечает В. Девекин, - были основания так переделать заглавие... романа» .

Это этапное произведение Ремарка. По всеобщему признанию критиков, с этой книгой автор вышел за пределы аполитичности. «Антифашистское звучание романа, критика скандальной «политики невмешательства», осуждение расизма и политического террора, явное сочувствие к изгнанникам и антипатия к гитлеровцам - все это новые аспекты в творчестве Ремарка» .

Действительно, главной темой романа стала судьба эмигрантов и беженцев, людей «без родины» , беглецов и изгнанников преимущественно из фашистской Германии, скитавшихся по Австрии, Чехословакии, Швейцарии, Франции в поисках убежища, жилья, работы и справедливости.

Попутно отметим, что сам по себе фашизм почти не становится предметом изображения у Ремарка. Тема фашизма и фашистов проходит в романе по касательной.

Мы видим эпизодических героев - вахмистра Штайнбреннера, тайного нацистского агента Аммерса, отмечаем многозначительное решение семьи Кернов: »...если уж тюрьма, то лучше сидеть в какой-нибудь другой стране, не в Германии» (11), слышим упоминание о концентрационных лагерях (из одного из них бежал Штайнер). Другой герой романа, Рабе, характерным и почти символическим жестом поднимает руку, «словно защищаясь от удара» (102), кричит по ночам, и мы понимаем, что все это - следы пребывания его в лагере. Немка Катарина Бринкман решает родить ребенка в Чехословакии, «потому что она не хотела, чтобы уже в школе на него плевали и обзывали вонючим жиденком» (83). О ситуации в Германии многое говорит рассказ Классмана о бегстве из дома из-за доноса собственного сына-юнгштурмовца, донос медсестры на Штайнера, приехавшего проститься с умирающей женой, отношение окружающих к аресту Штайнера: «Штайнер, сопровождаемый эскортом, спускался вниз по лестнице. Люди, шедшие навстречу, останавливались и молча пропускали их. На улице замолкали все, мимо кого они проходили» (332).

Среди героев произведения мы видим студентов и профессоров, артистов, врачей и медсестер, священников и чиновников, владельцев небольших магазинов, кафе, трактиров, отелей и ресторанов - словом, представителей среднего класса. Поскольку в центре романа беженцы, то есть люди без паспортов, лишенные законных прав на жилье и работу, им приходится иметь дело с полицейскими и жандармами, таможенниками и судебными чиновниками, встречаться в тюрьмах, полицейских участках, кафе, казино, отелях и ресторанах с ворами, проститутками, шулерами и мошенниками. Поэтому в романе необычно много представителей закона и деклассированных элементов.

Совокупность историй героев, анализ взаимоотношений между ними позволяет представить атмосферу в Центральной Европе в 1936 году. Группировка героев помогает понять, что судьба эмигрантов и беженцев зависит от отношения к ним правящих кругов, представителей закона, обывателей. «Для Германии мы вообще больше не существуем, - вынужден с горечью признать Керн. - А для остального мира - только как нежелательные элементы... Лига наций уже несколько лет решает вопрос о выдаче нам документов, и все это время каждая страна пытается выпихнуть нас в какую-нибудь другую» (221-222). Положение беженцев и эмигрантов мало чем отличается: «Вы говорите о гражданских правах, - сказал он (Керн. - М.Р. ). - А что мне делать с этими гражданскими правами? У меня вообще нет никаких прав! Я - тень, призрак, мертвец в гражданском отношении!» (221). (Правда, Штайнер ценит даже эту небольшую разницу: «Человек без паспорта - все равно что труп в отпуске. Остается один выход - покончить с собой». - «Ну, а с паспортом? Имея паспорт, ты все равно нигде за границей не получишь работу».

- «Конечно, нет. Но у тебя будет право подыхать с голоду спокойно, а не в постоянной тревоге. А это уже что-то») (13).

Можно сгруппировать героев романа по иному принципу: преследователи и их жертвы. Тогда в группу преследователей войдут те, кто сознательно ставит перед собой такую цель (например, полицейский Шефер, эсэсовец Штайнбреннер, тайные и явные доносчики, озлобленные обыватели), и те, кто слепо выполняет прямой приказ, инструкцию, следует закону (судебные чиновники, таможенники, полицейские). Одни исполняют эти приказы скрепя сердце («Жаль, - подумал он, - но ничего не поделаешь. Сам попадешь к чертям на сковородку, если проявишь хоть каплю человечности!» И неожиданно ударил кулаком по столу») (334). Другие стремятся извлечь выгоду из бедственного положения беженцев и эмигрантов (например, «стервятник», скупающий по дешевке остатки скарба бедствующих людей; чета шантажистов Антон-почтальон и его жена; торговцы паспортами; мошенник Рихард Биндинг; лицемер и трус, скряга и эгоист Оппенгейм; безнравственный студент Герберт Биллинг).

Среди жертв мы видим представителей различных национальностей: евреев и поляков, немцев и венгров, итальянцев и армян, русских и испанцев, а также выходцев из семей, в которых один из родителей был евреем или еврейкой. Однако репрессии связаны не только и не столько с национальным происхождением беженцев, хотя преследования коснулись евреев раньше и задели болезненнее, чем представителей других национальностей. Еврейская тема, сохраняя ведущую роль, быстро развивается в тему «униженных и оскорбленных», задавая тон с первых же строк: «Как и все, кого преследуют, он (Керн. - М.Р. ) насторожился, приготовился бежать» . Эта поза героя характерна не только для него. Такое состояние постоянно у всех беженцев и эмигрантов и в конце концов становится символическим.

Персонажи первой группы - граждане в своей стране, во второй - «чужаки», «нежелательные элементы»; первые ненавидят и презирают вторых, травят их, вторые бегут, спасаются, вынуждены терпеть удары и унижения, гибнуть или приспосабливаться, им даже в тюрьмах нет места. «Я не какой-нибудь ветреный беженец без документа, - важно заявляет обыкновенный жулик. - Я всего лишь карманный вор и шулер и пользуюсь всеми гражданскими правами» (16).

Некоторым исключением среди эмигрантов оказываются русские - обладатели нансеновских паспортов. «У вас было преимущество, - заметил Штайнер. - Вы были первыми. На вас смотрели с большим состраданием. Нам тоже сочувствуют, но мало. Нас жалеют, но мы для всех обуза, и наше присутствие нежелательно» (15).

Бывший депутат рейхстага Марилл замечает: «Жестокий век. Мир завоевывается пушками и бомбардировщиками, человечность - концлагерями и погромами. Мы живем в такие времена, когда все перевернулось... Агрессоры считаются сейчас защитниками мира, а те, кого травят и гонят, - врагами мира. И есть целые народы, которые верят этому!» (84).

Но и в этом мире перевернутых ценностей находятся сочувствующие и помогающие делом, советом, опытом, морально и материально беженцам и эмигрантам: в еврейской больнице принимают бесплатно «без сопроводительной и без рапорта»; хозяйка пансиона угощает голодного Керна; Штайнера - беглеца из концлагеря - целую неделю укрывает друг; проводник в вагоне закрывает глаза на нарушителя границы - беженца; мужчина с моноклем, так напугавший поначалу Рут и Керна, оплачивает вечер паре влюбленных беженцев; хозяин аттракционов Потцлох устраивает эмигрантов и беженцев на работу; студент-блондин защищает евреев от антисемитов, безымянные священник, полицейский чиновник, крестьянин делятся деньгами, куском хлеба, дают ночлег. Эти примеры можно умножить.

В то же время и среди беженцев и эмигрантов возникает своеобразная корпоративная солидарность. При малейшей возможности лучшие из них - наиболее инициативные, предприимчивые, благородные, бескорыстные - помогают слабым, униженным деньгами, советом, опытом, ободряющим словом, помогают сориентироваться в незнакомом городе, в чужой стране, в трудной обстановке.

Так, музыка скрипача-профессионала утешает, смягчает боль; Керн дает советы бывшему профессору-онкологу; Черников снабжает Штайнера надежным адресом, дает денег, сообщает, какой документ лучше приобрести. «Надо же помогать друг другу, если это возможно, - говорит он. - Сам каждый день можешь попасть в такое положение» (48). Марилл, Керн и Рут, а также два врача помогают при родах Катарине Бринкман. Керн помогает Анне, ее мужу и Морицу Розенталю - эмигрантам - нелегально перебраться через границу. Мориц Розенталь и Штайнер опекают детей умершего Зелигмана, все они живут в квартире заболевшего Самуэля Бернштайна, их подстраховывает сосед Майер. Биндер ориентирует Керна в Швейцарии, поправляя его «легенду», сообщая об «очень ретивой полиции», о возможных доносчиках, о способах заработать на жизнь с помощью торговли в розницу, дает адреса надежных покупателей. В ответ на восхищенную реплику Керна: «Я просто удивлен, что вы так хорошо и подробно знаете все это» - Биндер отвечает: «Сконцентрирован опыт трехлетней, очень напряженной борьбы за жизнь. Я, конечно, большой пройдоха. Таких мало» (169). На благодарность Керна Биндер протестует, повторяя, по сути, слова Черникова: «Люди, которые сброшены на дно, разумеется, должны помогать друг другу. Товарищество нелегальных - почти как у преступников» (169).

Таким образом, окружение Штайнера и Керна, состоящее из беженцев и эмигрантов, в какой-то степени активно: образованы отдельные организации (например, комитет помощи беженцам), люди помогают друг другу, хотя очевидно, что в принципе их положения эти усилия не меняют, что такая помощь недостаточна. Необходима государственная поддержка, борьба людей за свои права. Но никто из них об этом не думает, в успех такого способа действия не верит. Не случайно Марилл с сомнением качает головой: »...на этом мы далеко не уедем» (314), то есть на политических лозунгах, призывах к «революционному пробуждению масс» (314).

Герои романа спасаются от напастей жизни каждый в одиночку или опираясь на случайную помощь такого же затравленного человека. Поэтому выбор заглавия для произведения американским переводчиком был оправдан.

На фоне более чем трехсот персонажей Ремарк выделяет несколько сквозных - Штайнера, Керна, Рут, Марилла, Классмана. Общим для них оказывается стремление делать добро. Идея активного действия, желания по мере своих сил и возможностей оказывать помощь друзьям, знакомым и малознакомым эмигрантам и беженцам, попавшим в беду, становится определяющей для автора при оценке героев, их поведения, взаимоотношений друг с другом. Эта идея отражена в названии романа «Возлюби ближнего своего» (с акцентом на первом слове).

Но и среди указанных персонажей выделяются два главных героя - Штайнер и Керн.

Керн - молодой человек, сын еврея и венгерки, бывший студент-медик, выброшенный из нормальной жизни, как и его многочисленные товарищи по несчастью.

Его отец, бывший владелец парфюмерной лаборатории, арестованный по ложному доносу о политической неблагонадежности, сделанному конкурентом, выслан из Германии вместе с семьей. Он вынужден оставить жену у ее родственников в Венгрии, теряет сына в Австрии. Ему пришлось спать на скамейках в парке, подрабатывать ведением бухгалтерских книг на угольном складе. Дважды его высылали из страны проживания и в конце концов превратили в разбитого судьбой человека, который смотрел на него с ужасающим смирением» (92) во взгляде. Он подобен щепке, плывущей по течению, подобен «обломку кораблекрушения».

Сам Керн вынужден торговать флаконами с туалетной водой и другими мелочами. Человек без паспорта, он лишен законного права на постоянное местожительство, на работу, и поэтому его высылают то в Австрию, то в Чехословакию, то в Швейцарию. Граница становится для него «второй родиной».

Год скитаний многому научил Керна: не говорить лишнего в полицейском участке, на таможне, в суде: «Он лгал гладко и быстро. Он с такой же готовностью рассказал бы и правду, но знал, что должен лгать. А чиновник знал, что ему надо поверить этой лжи, так как он никак не мог проверить ее. И вышло так, что оба они почти поверили в эту ложь» (32). Он выучился хитрить, ловчить, приспосабливаться к обстоятельствам: научился играть и выигрывать в карты («в скат играли эмигранты, в ясс - швейцарцы, в тарокк - австрийцы, а в покер Керн научился играть на всякий случай») (19), зарабатывал торговлей в розницу, не признаваясь в этом, иначе «его бы наказали и за торговлю, которой он занимался, не имея на нее разрешения» (12), перебивался случайной работой в тире, на аттракционах. Всего несколько месяцев назад Марилл помнил его «ребенком. Нежным и нуждающимся в утешении» (288-289). Штайнер отвечает, что Керн вызревает «под суровыми ветрами чужбины... Он живет в неустойчивом столетии, когда легко погибают, но и быстро растут» (288-289).

Он берет уроки игры в карты у Штайнера, уроки бокса у студента-блондина, учится французскому языку у профессора в тюрьме, учится говорить не шевеля губами и делать отмычки из проволоки у вора, изучает правила этикета под руководством растратчика, с благодарностью выслушивает сообщение Марилла о положении дел в чужой стране, предложение более опытного товарища варьировать свою «легенду» в зависимости от обстоятельств. Он приобретает и отрицательный опыт: случай с Биндингом учит его быть настороже со своим братом-эмигрантом; западня, устроенная ему Аммерсом, - опасаться евреев-доносчиков; шантаж Антона-почтальона и его жены - разбираться в людях.

Он учится блефовать не только в картах, но и в жизни. Если в начале книги «он решил завтра же научиться играть в карты, и, как ни странно, ему показалось, что это решение изменит всю его жизнь» (19), то примерно через полгода Керн чувствует себя вполне уверенно. «Керн выдержал взгляд. Он помнил о всех уроках, которые дала ему его беспокойная жизнь» (160-161). Он оказался способным учеником.

Штайнер стал для него первым и главным наставником, опекуном и старшим другом. Он называет Керна «малышом», делится деньгами и опытом тюремной жизни, устраивает на работу, дает ночлег, помогает увидеть разницу между беженцами и эмигрантами, русскими эмигрантами с нансеновскими паспортами и остальными эмигрантами, хитрить, избегать опасностей, а при случае мстить, как он, Штайнер, мстит Шеферу. Он внушает Керну, что Керн «солдат... Разведчик. Первооткрыватель. Пионер мирового космополитизма» (163), хотя Керн самый обыкновенный молодой человек. Тем самым Штайнер хочет сохранить в душе Керна способность сострадать, стремление бескорыстно помогать людям, верность в любви и дружбе.

Время от времени Керн и Штайнер меняются ролями: Керн становится наставником, Штайнер берет уроки. Так, Штайнер учится у Фреда-шулера играть и выигрывать в карты, Штайнер внимательно выслушивает и в конце концов использует советы кельнера кафе «Алебарда». Керн обучает игре в карты студента-блондина, профессор-онколог благодарен ему за практические советы. Сам Керн вспоминает студента, который дал ему уроки бокса: «Если бы не этот студент, я бы не смог сегодня так разговаривать с Аммерсом, - подумал он. - Это он мне помог, он и Штайнер, и вся эта жестокая жизнь. Она и должна меня ожесточить, но не должна разбить. Я буду защищаться!» (223-224).

Так в книгу входят элементы «романа воспитания» с его основной темой - темой становления личности. Керн укрепляется в своих нравственных позициях, приобретает опыт, проходит через лишения и разочарования, встречается с любовью и дружбой и остается верен себе. На вопрос судьи: »... вы верите еще во что-нибудь?» - он отвечает: «О, да! Я верю в святой эгоизм! В бессердечность! В ложь! В косность души!» - «Я так и думал. Иначе и не могло быть». - «Но это не все! - продолжал Керн спокойно. - Я верю также в товарищество, в любовь, в готовность прийти на помощь ближнему! С этим я тоже близко познакомился» (222).

Для такого типа романа характерны странствия героя в поисках своего места в жизни, самого себя, такой системы убеждений, нравственных принципов, которые помогли бы герою жить и выжить в трудных условиях, реализовать, насколько это возможно, свои способности.

Однако Ремарк пишет свой роман в середине XX века; в чистом виде подобный жанр в литературе не существует, да и не существовал - со временем постоянно изменялся. Роман воспитания, традиции которого прочно укоренились в немецкоязычной литературе и в творчестве писателей-эмигрантов, выходцев из Германии, обогатился традициями плутовского романа.

Жизнеспособность плутовского романа объясняется общественными тенденциями. Главный герой традиционного плутовского романа - шельма, пройдоха, предприимчивый человек, любыми путями стремящийся «выбиться в люди», то есть обогатиться, сделать карьеру, удачно жениться или выйти замуж.

В немецкой литературе XX века и в творчестве писателей-эмигрантов немецкого происхождения традиции плутовского романа и назначение героя-плута значительно изменились.

В романе Ремарка есть плуты и плуты. Для одних плутовство - способ извлечь выгоды из любой ситуации, нажиться за счет ближнего. К такого рода плутам относятся в книге Ремарка «стервятник», скупающий по дешевке остатки скарба эмигрантов, торговцы паспортами, конкуренты-доносчики, шантажисты-обманщики вроде Антона-почтальона и его жены, еврей-миллионер из «коллекции» Биндера, хозяин комиссионного магазина Соломон Леви, лицемер и эгоист Оппенгейм, мошенник Биндинг. К ним примыкают тайный нацистский агент Аммер, сын Классмана - юнгштурмовец. Возникает перекличка между плутами и фашистами. (Понятно, что сводить фашизм к плутовству, хотя бы и величайшему, и объявить эту точку зрения авторской было бы просто нелепо.)

С другой стороны, нищета, бесправие, всеобщая бесперспективность породили плутовство как способ спастись от бед, стремление изловчиться, приспособиться к ситуации, вместе с тем по возможности не предавая своих нравственных принципов. К плутам такого рода у автора отношение сочувственное. К ним относятся Штайнер, надувающий шулеров и австрийских и чехословацких таможенников; Керн, который обучается игре в карты, чтобы зарабатывать на жизнь. Плутуют Катарина Бринкман, по мужу Хиршфельд, стараясь родить ребенка чешским гражданином; кельнер кафе «Алебарда», давая осторожную рекомендацию Штайнеру купить паспорт умершего австрийца; Керн и его отец подбадривают друг друга, обманывая друг друга и нисколько не обманываясь насчет бедственного положения друг друга; надувают посетителей тира и аттракционов Потцлох и Керн, причем они плутуют весело, почти откровенно и по возможности артистично; вводит в заблуждение тюремщиков студент-блондин, заявляющий к тому же: «Мой дорогой... Вы (Керн. - М.Р. ), кажется, еще не знаете, что мы живем в век обмана. Демократия сменилась демагогией» (145).

В подобных случаях плутовство не связано с унижением и страданием людей. Напротив, оно направлено на то, чтобы облегчить участь свою или тех, кто оказался рядом. Другое дело, что подобный способ устроить свои дела в принципе ничего не меняет, хотя и является своеобразной формой защиты.

Но там, где есть плуты и плутовство, есть и простаки - тип героя, также пришедшего из плутовского романа. Это люди, не желающие или не умеющие изменяться, приспосабливаться к обновляющейся, ухудшающейся общественной обстановке или утратившие в какой-то момент привычную настороженность, простодушные, доверчивые или слабые, беззащитные. Им остается только страдать, побираться, молить о милосердии, справедливости, впадать в отчаяние или гибнуть, кончать жизнь самоубийством.

Различные варианты таких судеб представлены в романе историями Барбары Кляйн, скрипача-профессионала, евреев в парижской префектуре, отца Керна, Фогта, готового сесть в тюрьму... отдохнуть. В роли простака выступает то Рут, не распознавшая негодяя в Герберте Биллинге; то адвокат Гольдбах, к которому равнодушна его жена, увидевшая в нем неудачника; то Керн - жертва мошенника Биндинга, шантажистов Антона-почтальона и его жены, тайного агента нацистов Аммерса; то таможенники, в пух и прах разгромленные Штайнером. К этому перечню можно присоединить скорбную «хронику» Морица Розенталя, самого «короля бродяг», и десятки безымянных беженцев и эмигрантов в тюрьмах, под стражей, в полицейских участках, на границе, в префектуре, на таможне и в судах.

Роман воссоздает конкретно-историческую картину жизни в странах Центральной Европы в 1936 году, в разгар фашизма в Германии, Италии, накануне второй мировой войны. Однако это лишь один, конкретно-исторический план. Ремарк не раз подчеркивает, что есть и второй, «вечный», общечеловеческий план.

Так, Марилл заявляет: «Вы находитесь в чудесном обществе. Данте был эмигрантом, Шиллер должен был удирать. Гейне, Виктор Гюго... Это лишь некоторые» (89). В Париже, рассматривая картины Сезанна, Ван Гога, Моне, Дега, Ренуара, Мане, Марилл вновь с горечью говорит: «Все они тоже были эмигрантами... Их гнали, высылали, изгоняли. Они часто голодали и оставались без крова. Многих из них современники игнорировали, многих оскорбляли, жили они в нищете и в нищете умирали, но взгляните, что они создали. Сокровища! Мировые шедевры!» (282). В свою очередь Штайнер называет Розенталя «королем бродяг», «вечным эмигрантом» (299). Наконец, не раз Штайнер называет Керна «странником», причисляя и себя к этому огромному семейству скитальцев, людей без родины.

Отвечая на вопрос, что же делать, автор вводит в роман двух главных героев - Штайнера и Керна. Если вначале Штайнер плутует и учит плутовать других, считая, что это - нормальный способ защищаться в мире, где царит беззаконие, то следующим его шагом является избиение полицейского Шефера, который ударил Штайнера при аресте и оклеветал его. Отметим, что полного удовлетворения от этого акта личной мести (ничем иным он и не является) Штайнер не испытал. Подобным же действием стало убийство Штайнбреннера. Конечно, этот поступок и самоубийство Штайнера - выражение активного индивидуального протеста против фашизма в целом и одного из его представителей - вахмистра Штайнбреннера, в частности.

В то же время прав И. Фрадкин, утверждая, что и в этом случае, и в романе в целом Ремарк вовсе не зовет к коллективной борьба с фашизмом .

Тем более что второй главный герой - Керн - вряд ли узнает, как погиб Штайнер; сам Керн вместе с Рут уедет в Мексику.

С другой стороны, не следует забывать, что Штайнер был наставником Керна; молодой человек следовал его советам, двигался в направлении, указанном его старшим другом.

В художественном отношении этот роман нельзя отнести к лучшим в творчестве Ремарка. Эпизодическая структура произведения, состоящего из двух частей или из двадцати глав, каждая из которых состоит из отдельных эпизодов (в среднем по 5-7 в большинстве глав, а всего в романе 106 эпизодов, внутри которых находится множество отдельных историй), приводит к том}", что перед читателем появляется огромное количество действующих лиц (более трехсот) и событий, скорее обозначенных, намеченных, чем развернутых. Некоторые персонажи не успевают проявить себя.

Автор точно указывает время и место действия, события и персонажи быстро сменяют друг друга. Напрасно отдельные критики упрекали писателя, что, выходя за пределы личного опыта, Ремарк плохо представляет то, о чем пишет. Социально-бытовой фон в романе выписан конкретно, зримо и достоверно. Эта калейдоскопичность персонажей и событий в романе, а также печальный юмор скрадывает, смягчает впечатление унылого однообразия ситуации: ведь в каждой стране с беженцами и эмигрантами происходит одно и то же, разница в их положении невелика. Разве что со временем им все меньше места в Европе: Франция становится их последним прибежищем.

Но эпизодическая структура способствует ускорению романного действия, драматизирует романное время, раздвигает рамки романного пространства, помогает увидеть масштабность происходящих событий.

Примечания

1. Ремарк Э.М. Возлюби ближнего своего / Пер. с нем. Е. Никаева // Север. - 1966, - №6, - с. 14-109; 1967, - № 1, - с. 28-109.

2. Девекин В. Не сгоревшие на костре. Немецкая антифашистская литература 1933-1945 годов. - М.: Сов. писатель, 1979. - 440 с.

3. Ремарк Э.М. Возлюби ближнего своего. - М.: АО «ВИТА-ЦЕНТР», 1992. - 352 с. Далее в круглых скобках после цитат из романа указаны номера страниц по данному изданию.

4. Фрадкин И. Ремарк и споры о нем // Вопросы литературы. - 1963. - № 1, - с. 92-119.

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Эрих Мария Ремарк
Возлюби ближнего своего

Erich Maria Remarque

LIEBE DEINEN NACHSTEN

Перевод с немецкого И. Шрайбера

Печатается с разрешения литературных агентств Mohrbooks AG Literary Agency и Synopsis.

Часть первая

I

Керн резко привстал на постели, вырываясь из черного, сумбурного сна, и прислушался. Как все гонимые и затравленные, он мгновенно очнулся, напряженный и готовый к бегству. Наклонив вперед худощавое тело, он сидел неподвижно, прикидывая, как бы улизнуть, если на лестнице уже появились полицейские.

Он жил на пятом этаже. Окно комнаты выходило во двор, но не было ни балкона, ни карниза, чтобы добраться до водосточной трубы. Значит, бежать через двор невозможно. Оставался единственный путь: пройти по коридору к чердаку, а оттуда по крыше к соседнему дому.

Керн взглянул на светящийся циферблат своих часов. Начало шестого. В комнате было почти совсем темно. На двух других кроватях едва обозначились простыни, серые и расплывчатые. Поляк, спавший у стены, храпел.

Керн осторожно соскользнул с постели и бесшумно подошел к двери. В ту же секунду мужчина, лежавший на средней кровати, шевельнулся.

– Что-нибудь случилось? – прошептал он.

Керн не ответил. Он плотно прижался ухом к двери.

Его сосед приподнялся и пошарил в карманах одежды, висевшей на железной спинке кровати. Вспыхнул луч карманного фонарика. Бледный, дрожащий световой круг вырвал из темноты коричневую дверь с облупившейся краской и прильнувшую к замочной скважине фигуру Керна в помятом белье и с растрепанными волосами.

– Да скажи же, в чем дело, черт возьми! – прошипел человек на кровати.

Керн выпрямился.

– Не знаю. Я проснулся, мне что-то послышалось.

– Что-то! Но что же именно, болван?

Мужчина встал и подошел к двери. На нем была желтоватая рубашка; в свете фонаря виднелись волосатые, мускулистые ноги. С минуту он вслушивался.

– Ты здесь давно живешь? – спросил он.

– Два месяца.

– Облавы были?

Керн отрицательно покачал головой.

– Ну вот. Значит, померещилось тебе. Иной раз услышишь во сне неприличный звук, а чудится – гром гремит.

Он посветил Керну в лицо.

– Так и думал. Двадцать лет, не больше, верно? Эмигрант?

– Конечно.

– Jezus Christus. Со sie stalo?..1
Иисус Христос. Что случилось?., (польск.)

– внезапно забормотал поляк в углу.

Человек в рубашке направил на него фонарик. Из темноты выплыла свалявшаяся черная борода, широко открытый рот и большие глаза под кустистыми бровями.

– Эй ты, поляк! Заткнись-ка со своим Иисусом Христом, – пробурчал мужчина с фонариком.

– Его уже нет в живых. Пошел добровольцем на фронт и пал в боях на Сомме.

– Со?2
Что? (польск.)

– Вот опять! – Керн подскочил к кровати. – Они поднимаются наверх! Надо удирать через крышу!

Поляк рывком повернулся на постели. Слышались приглушенные голоса. Хлопали двери.

– Дело дрянь! Тикаем, поляк! Тикаем! Полиция!

Сосед Керна сорвал одежду с кровати.

– А ты знаешь куда? – спросил он Керна.

– Знаю. Направо по коридору! А потом вверх по лестнице, за умывальником!

Мужчина в рубашке бесшумно открыл дверь.

– Matka Boska3
Матерь Божья (польск.).

, – пробормотал поляк.

– Заткнись! Нас услышат!

Он притворил дверь и вместе с Керном засеменил по узкому грязному коридору. Они шли так тихо, что слышали звук капель, падавших в раковину из неплотно прикрученного крана.

– Здесь повернем! – прошептал Керн, обогнул угол и наткнулся на кого-то. Он покачнулся, разглядел мундир и хотел было податься назад, но в ту же секунду почувствовал сильный удар по руке.

– Стоять! Руки вверх! – скомандовал кто-то в темноте.

Керн уронил одежду. Левая рука онемела от удара. На мгновение ему показалось, что мужчина в рубашке вот-вот набросится на полицейского. Затем, увидев дуло револьвера, который второй полицейский приставил к его груди, медленно поднял руки.

Оба повиновались.

– Посмотри-ка, что у них в карманах, – сказал полицейский с револьвером.

Его напарник начал рыться в валявшейся на полу одежде.

– Тридцать пять шиллингов… карманный фонарик… трубка… перочинный нож… расческа – вшей вычесывать… Больше ничего нет…

– документы?

– Несколько писем или что-то в этом роде…

– Паспорта?

– Где ваши паспорта? – спросил полицейский с револьвером.

– У меня нет паспорта, – ответил Керн.

– Само собой! – Полицейский ткнул револьвером в спину другого беглеца. – А ты? Тебя что, надо спрашивать особо, выблядок ты этакий?

Полицейские посмотрели друг на друга. Тот, что был без револьвера, рассмеялся. Другой полицейский облизнул губы.

– Нет, ты погляди-ка, какой благородный господин! – медленно проговорил он. – Его превосходительство бродяга! Генерал вонючка!

Вдруг он размахнулся и ударил соседа Керна кулаком в подбородок. Тот едва устоял на ногах.

– Руки вверх! – рявкнул полицейский.

Беглец с яростью посмотрел на него. Керн подумал, что никогда еще не видел такого взгляда.

– Это я тебя спрашиваю, сволочь! – сказал полицейский. – Долго я буду ждать? Или мне еще разок долбануть тебя по мозгам?

– Нет у меня паспорта.

– Нет у меня паспорта! – передразнил его полицейский. – Разумеется! У господина выблядка, видите ли, нет паспорта. Это можно было предположить! А теперь оденьтесь! Только живо!

По коридору бежала группа полицейских. Они шумно распахивали двери.

Подошел молодой офицер в кителе с погонами.

– Что у вас тут?

– Да вот – две птички. Хотели выпорхнуть на крышу и дать деру.

Офицер разглядывал обоих задержанных. У него было узкое бледное лицо с тщательно подкрученными, надушенными усиками. Керн ощутил запах одеколона «4711». Он разбирался в таких вещах. Когда-то у его отца была парфюмерная лаборатория.

– С этими двумя поговорим особо, – сказал офицер. – Надеть наручники!

– Разве венской полиции разрешается драться при арестах? – спросил мужчина в рубашке.

Офицер взглянул на него.

– Как вас зовут?

– Штайнер. Йозеф Штайнер.

– Сам без паспорта, а чуть было не набросился на нас, – сказал полицейский с револьвером.

– Венской полиции разрешается гораздо больше, чем вы думаете, – отрезал офицер. – Марш вниз!

Полицейский достал наручники.

– А ну-ка, миленькие мои! Вот так! Теперь вы выглядите намного лучше. Железки как по мерке сделаны!

Керн ощутил на запястьях холодок стали. Его сковали впервые в жизни. Стальные кольца не мешали ходить, но казалось, они сковывают не только руки, но и что-то более важное.

Начало светать. К дому подъехали две полицейские машины. Штайнер скорчил гримасу.

– Похороны по первому разряду! Довольно благородно. Правда?

Керн не ответил. Он пытался скрыть наручники под рукавами пиджака. Несколько возчиков стояли у молочных фургонов и с любопытством глазели. Окна в домах напротив были открыты. В темных отверстиях мерцали лица, похожие на расплывшееся тесто. Какая-то женщина хихикала.

К машинам – открытым полицейским фургонам подвели около тридцати арестованных. Большинство из них поднималось в кузова молча. Среди задержанных была и владелица дома, полная блондинка лет пятидесяти. Только она возбужденно протестовала. Несколько месяцев назад, затратив ничтожные средства, хозяйка переоборудовала два пустующих этажа полуразвалившегося дома под своего рода пансион. Вскоре пошли слухи, что у нее можно ночевать «по-черному», не регистрируясь в полиции. У хозяйки было только четыре настоящих жильца с полицейской пропиской – нищий, специалист по уничтожению насекомых и две проститутки. Остальные приходили вечером, после наступления темноты. Почти все они были эмигранты или беженцы из Германии, Польши, России и Италии…

– Живо! Живо! – прикрикнул офицер на хозяйку. – Все это вы объясните в участке. У вас будет достаточно времени.

– Я протестую! – кричала женщина.

– Можно протестовать сколько угодно. А пока что поедем.

Два полицейских подхватили ее под руки и подсадили в кузов.

Офицер повернулся к Керну и Штайнеру.

– Так, а теперь вот этих. И не спускать с них глаз.

– Мерси, – сказал Штайнер и забрался в машину. Керн последовал за ним.

Грузовики тронулись.

– Измордовать всю эту эмигрантскую сволочь до смерти! – заорал им вслед какой-то мужчина. – Тогда сэкономите на кормежке…

Полицейские автомобили ехали довольно быстро – улицы были еще пусты. Небо за домами отступило, стало светлым, широким и прозрачно-голубым. Арестованные вырисовывались на машинах темными силуэтами, словно ивы под осенним дождем. Два полицейских уплетали бутерброды и пили кофе из плоских фляг.

Вблизи Аспернского моста из-за угла выскочил грузовичок с овощами. Обе полицейские машины притормозили и снова рванулись вперед. В этот момент один из арестованных, ехавший на задней машине, перемахнул через борт. Он упал на крыло, зацепился за него полой пальто и грохнулся о мостовую.

– Остановить машину! Задержать! – крикнул старший. – Если побежит, стрелять!

Машина резко затормозила. Полицейские соскочили и побежали к месту, где упал человек. Шофер оглянулся. Убедившись, что арестованный не собирается бежать, он медленно подал машину назад.

Человек распластался на спине. Ударившись затылком о камни, он лежал в распахнутом пальто, широко раскинув руки и ноги, точно огромная летучая мышь, шмякнувшаяся оземь.

– Поднять его! – приказал офицер.

Полицейские склонились над пострадавшим. Затем один из них выпрямился.

– Видать, сломал себе что-то. Встать не может.

– Да может он встать! Поднимите его!

– Дайте ему хорошего пинка – сразу повеселеет, – вяло проговорил полицейский, который ударил Штайнера.

Человек стонал.

– Он действительно не может встать, – доложил второй полицейский. – Голова в крови.

– Проклятие! – офицер опустился на мостовую. – Не сметь шевелиться! – крикнул он арестованным. – Сучья банда! Возись тут с ними!

Машина стояла теперь вплотную около пострадавшего. Керн хорошо видел его сверху. Он знал этого человека. То был чахлый польский еврей с жидкой седой бородкой. Несколько раз Керн ночевал с ним в одной комнате. Он ясно помнил, как по утрам, перекинув через плечи ритуальные ремни, старик стоял у окна и, тихо раскачиваясь, молился. Он торговал мотками пряжи, шнурками для ботинок и нитками. Уже трижды его высылали из Австрии.

– Встать! Живо! – скомандовал офицер. – Зачем спрыгнул с машины? Небось рыльце в пушку! Воровал и бог знает что еще делал!

Старик зашевелил губами, устремив на офицера широко открытые глаза.

– Что? – спросил тот. – Он что-то сказал?

– Говорит, что спрыгнул с перепугу, – ответил полицейский, стоя на коленях около старика.

– С перепугу? Конечно, с перепугу! Натворил чего-нибудь, вот и боится! Что он говорит?

– Говорит, что ничего не натворил.

– Все так говорят! Но куда нам его девать? Что с ним?

– А вы помалкивайте! – нервно огрызнулся офицер. – Где мы раздобудем врача в такой час? Не может же он бесконечно валяться здесь на улице. А потом опять скажут, будто мы его так отделали. Ведь всегда и во всем виновата полиция!

– Надо отвезти его в больницу! – сказал Штайнер. – И как можно скорее!

Офицер растерялся. Теперь, поняв, что старик тяжело ранен, он даже забыл приказать Штайнеру замолчать.

– В больницу! Так просто там его не примут. Нужна сопроводительная бумага. А я не имею права подписать ее. Сначала я должен составить рапорт.

– Отвезите его в еврейскую больницу, – сказал Штайнер. – Там его примут без сопроводительной и без рапорта. Даже бесплатно.

Офицер уставился на него.

– Откуда вам это известно?

– Можно отвезти его в Общество неотложной помощи, – предложил один из полицейских. – Там постоянно дежурит санитар или врач. Пусть разбираются с ним. А мы от него отделаемся.

Офицер принял решение.

– Ладно, поднимите его! Проедем мимо «неотложной помощи». Один из вас останется с ним. Дурацкая история!

Полицейские подняли пострадавшего. Он снова застонал. Лицо сильно побледнело. Его уложили в кузов. Он вздрогнул и открыл глаза. Они блестели неестественным блеском, резко выделяясь на осунувшемся лице. Офицер покусывал губы.

– Бред какой-то! Такой старик, и вдруг прыгает на ходу!.. Трогай! Только не гнать!

Под головой раненого натекла лужица крови. Узловатые пальцы скребли по днищу кузова. Губы понемногу разжались, зубы обнажились. Казалось, под призрачной и угрюмой маской боли смеется кто-то другой, беззвучно и с издевкой.

– Что он говорит? – спросил офицер.

Тот же полицейский снова примостился около старика на коленях и поддерживал его голову.

– Говорит, хотел вернуться к своим детям. Теперь они, мол, умрут с голоду, – доложил полицейский.

– Ерунда какая! Ничего с ними не станется. А где они?

Полицейский склонился к раненому.

– Не хочет сказать. А то, мол, их тоже вышлют. У них нет вида на жительство.

– Что-то он фантазирует… А теперь что бормочет?

– Просит, чтобы вы его простили.

– Что? – изумился офицер.

– Говорит, чтобы вы его простили за неприятности, которые он вам причиняет.

– Простить? А при чем тут простить? – офицер внимательно посмотрел на человека, вытянувшегося в машине, и покачал головой.

Машина остановилась перед пунктом «неотложной помощи».

– Внесите его, – скомандовал офицер. – Только осторожно. Вы, Роде, останетесь с ним. Я потом позвоню.

Полицейские подняли пострадавшего. Штайнер наклонился над ним.

– Мы найдем твоих детей, – сказал он. – Поможем им. Понимаешь, старик?

Еврей открыл и снова закрыл глаза. Потом три полицейских внесли его в дом. Его руки свисали и волочились по мостовой. Как у мертвого. Через несколько минут оба полицейских вернулись и снова залезли в кузов.

– Он еще что-нибудь сказал? – спросил офицер.

– Нет. Совсем позеленел. Если сломал позвоночник – долго не протянет.

– Ну что ж, станет одним евреем меньше, – сказал полицейский, который ударил Штайнера.

– Простить! – пробормотал офицер. – Ведь надо же! Странные люди…

– Особенно в наше время, – заметил Штайнер.

Офицер подтянулся.

– А вы извольте заткнуться! Большевик! – рявкнул он. – Мы вышибем из вас все это нахальство!

Арестованных привезли в полицейский участок на Элизабет-променаде. С Керна и Штайнера сняли наручники. Затем их отвели к остальным в большое полутемное помещение. Почти все сидели молча. Эти люди привыкли ждать. Одна только белокурая хозяйка пансиона не переставала сетовать.

Около девяти часов их стали поочередно вызывать наверх. Керна привели в комнату, где находились два полицейских, писарь в штатском, тот же офицер и пожилой оберкомиссар полиции. Последний сидел в деревянном кресле и курил сигарету.

– Запишите анкетные данные, – приказал он писарю, сидевшему за столом.

Щуплый, прыщавый писарь чем-то напоминал селедку.

– Имя и фамилия? – спросил он неожиданно низким голосом.

– Людвиг Керн.

– Когда и где родились?

– Тридцатого ноября тысяча девятьсот четырнадцатого года в Дрездене.

– Значит, немец.

– Нет. Я без подданства. Лишен гражданства.

Оберкомиссар покосился на него.

– И это в двадцать один год? Что же вы натворили?

– Ничего. Меня лишили прав гражданства заодно с моим отцом. Я тогда был несовершеннолетним.

– А отца за что?

Керн помолчал с минуту. Год жизни в эмиграции научил его взвешивать в официальных инстанциях каждое слово.

– По ложному доносу о политической неблагонадежности, – сказал он наконец.

– Еврей? – спросил писарь.

– Отец еврей, мать не еврейка.

Оберкомиссар стряхнул пепел своей сигареты на пол.

– Почему же вы не остались в Германии?

– У нас отняли паспорта и выслали. Останься мы, нас посадили бы в тюрьму. И тогда мы решили: уж если сидеть, то лучше в любой другой стране, лишь бы не в Германии.

Оберкомиссар сухо усмехнулся.

– Могу себе представить. Как же вы перешли границу, не имея паспорта?

– На чешской границе в то время требовалось только предъявить простой бланк для прописки. Он у нас еще был. В Чехословакии с таким документом можно было прожить три дня.

– А потом что?

– Нам разрешили остаться на три месяца. Затем пришлось уехать.

– Как давно вы в Австрии?

– Три месяца.

– Почему не явились в полицию?

– Потому что тогда меня бы немедленно выслали.

– Но, но! – оберкомиссар хлопнул ладонью по подлокотнику кресла. – Откуда вам это так точно известно?

Керн утаил, что, когда впервые вместе с родителями перешел австрийскую границу, все они немедленно явились в полицию. В тот же день их заставили пересечь границу в обратном направлении. Прибыв в Австрию вторично, они в полицию уже не пошли.

– А разве это не правда? – спросил он.

– Не вам тут задавать вопросы! Ваше дело отвечать! – грубо ответил писарь.

– А где теперь ваши родители! – спросил оберкомиссар.

– Мать в Венгрии. Она венгерка по происхождению, и ей разрешили там проживать. Отца арестовали и выслали, когда меня не было в гостинице. Где он теперь – не знаю.

– Ваша профессия?

– Я был студентом.

– На что вы жили?

– У меня есть немного денег.

– Сколько?

– При себе – двенадцать шиллингов. Остальное у знакомых.

У Керна было только двенадцать шиллингов. Он заработал их, продавая мыло, духи и туалетную воду. Но признайся он в этом, его бы обвинили еще и в недозволенной коммерции.

Оберкомиссар поднялся и зевнул.

– Ну что, всех допросили?

– Еще один остался внизу, – сказал писарь.

– Вечно одно и то же. Шуму много, а толку мало. – Оберкомиссар покосился на офицера. – Все они нелегально прибыли в Австрию. На коммунистический заговор как будто не похоже. Кто написал донос?

– Тоже владелец ночлежки. Только у него полно клопов, – сказал писарь. – Видимо, зависть к конкуренту.

Оберкомиссар рассмеялся. Вдруг он заметил, что Керн все еще не ушел.

– Отведите его вниз. Вы, конечно, знаете, что вам полагается: две недели ареста и высылка. – Он снова зевнул. – Пойду-ка в трактир да спрошу себе гуляш и пиво.

На сей раз Керна привели в камеру поменьше. Кроме него там находилось еще пять арестованных, в том числе поляк, с которым он ночевал в одной комнате. Через пятнадцать минут привели Штайнера. Он сел рядом с Керном.

– Ты в первый раз за решеткой, малыш?

Керн кивнул.

– Ну и как? Чувствуешь себя убийцей?

Керн скривил губы.

– Примерно. Ведь я в тюрьме, а у меня остались детские представления о тюрьмах.

– Это еще не тюрьма, – наставительно заметил Штайнер. – Это называется – «под стражей». Тюрьма будет потом.

– А ты уже сидел?

– Да. В первый раз люди обычно волнуются. Потом перестают. Особенно зимой. По крайней мере дни проходят спокойно. Человек без паспорта все равно что труп в отпуске. Ему в пору покончить с собой. Больше ничего не остается.

– А за границей даже и с паспортом не разрешают работать. Нигде.

– Конечно, не разрешают. Паспорт дает эмигранту только одно право: помереть с голоду. Но помереть спокойно, а не в бегах. Это уже немало.

Керн уставился неподвижным взглядом в угол.

Штайнер хлопнул его по плечу.

– Не унывай, малыш! Зато тебе выпало великое счастье жить в двадцатом столетии – в век культуры, прогресса и человечности.

– А есть здесь вообще-то дают? – спросил невысокий лысый человек, сидевший на койке в углу.

Хоть бы кофе принесли.

– А вы позвоните кельнеру, – ответил ему Штайнер. – Пусть принесет меню. У них тут огромное разнообразие блюд. Черная икра, разумеется, вдоволь, сколько душе угодно.

– Насчет еды здесь очень плохо, – сказал поляк.

– А вот и наш Иисус Христос! – Штайнер с интересом посмотрел на поляка. – Ты профессиональный арестант?

– Очень плохо, – повторил поляк. – И так мало…

– О Господи! – проговорил лысый в углу. – А у меня в чемодане осталась жареная курица. Когда же они нас наконец выпустят?

– Через две недели, – заметил Штайнер. – Это обычное наказание для эмигрантов, у которых нет паспортов. Иисус Христос, я правильно говорю? Ты ведь знаешь эти дела!

– Две недели, – подтвердил поляк. – Или еще больше. Кушать дают очень мало. Очень плохо. Жидкий суп.

– Вот, черт подери! Курица тем временем сгниет. Лысый застонал. – Первая курочка за два года. Копил, откладывал гроши. Думал, съем сегодня в обед.

– Подавите свои страдания до вечера, – посоветовал Штайнер. – Тогда вы сможете предположить, что уже съели свою курицу. Вам станет намного легче.

– Что?! Что за ерунда? – Лысый явно расстроился.

И это по-вашему одно и то же? Вы просто болтун! Ведь все равно выходит, что я ее не съем. Кроме того, я мог оставить себе ножку на завтрак.

– Тогда дождитесь утра.

– Меня бы это не очень огорчило, – вмешался поляк. – Никогда не ем кур.

– Конечно, тебя бы это не огорчило! Ведь у тебя в чемодане никакой жареной курицы нет, – проворчал мужчина в углу.

– Даже если бы и была, все равно! Никогда их не ем! Терпеть не могу курятину. Меня от нее тошнит! – Поляк разглаживал бороду и казался очень довольным. – Совсем бы не огорчился. Подумаешь, курица.

– Вот заладил! Да тебя ведь никто и не спрашивает! – с досадой воскликнул лысый.

– Хоть ты мне сейчас подай курицу… Не притронусь к ней! – торжествующе объявил поляк.

– Господи ты Боже мой! Видали такое! – Обладатель курицы в чемодане горестно прижал ладони к глазам.

– Раз у него водятся жареные куры, значит, с ним ничего не случится, – сказал Штайнер. – А у нашего Иисуса Христа прямо-таки куриный иммунитет. Он презирает кур так, как Диоген презирал комфорт. Ну а если курочка в бульоне?

– Тоже нет! – твердо ответил поляк.

– А цыплята-паприка?

– Вообще никаких кур! – поляк сиял.

– С ума сойти! – взвыл измученный владелец курицы.

Штайнер обернулся.

– Скажи, Иисус Христос, а как ты насчет яиц? Куриных яиц?

Сияние прекратилось.

– Яички, да! Очень люблю! – По бородатому лицу пробежала тень смутного томления. – Четыре штуки, шесть штук, двенадцать штук… шесть всмятку, остальные – глазунья. С жареной картошечкой. С жареной картошечкой и шпиком.

– Не могу больше слушать! Распните на кресле этого прожорливого Христа! – завопила «курица в чемодане».

– Господа, – раздался приветливый басистый голос, в котором послышался русский акцент. – К чему столько волнений из-за какой-то иллюзии. Мне удалось протащить сюда бутылку водки.

Русский откупорил бутылку, отпил из нее и передал Штайнеру. Тот сделал глоток и подал ее Керну. Керн отрицательно покачал головой.

– Пей, малыш, – сказал Штайнер. – Это тоже надо уметь. Придется поучиться.

– Водка – это очень хорошо! – подтвердил поляк.

Керн отхлебнул и передал бутылку поляку. Тот поднес горлышко к губам, лихо запрокинул голову и принялся пить.

– Ну и горазд лакать этот яйцепоклонник! – злобно пробурчал обладатель курицы и вырвал у поляка бутылку из рук. – Осталось совсем немного, – с сожалением сказал он русскому, отпив свою долю.

Тот пренебрежительно махнул рукой.

– Не беда. Меня выпустят сегодня вечером. Как русский я имею нансеновский паспорт4
«Нансеновские паспорта» – временные удостоверения личности для апатридов и беженцев. Выдавались Лигой наций по инициативе Фритьофа Нансена (1861–1930), норвежского исследователя Арктики и видного общественно-политического деятеля. – Примеч. пер.

– Нансеновский паспорт! – почтительно повторила «курица». – Значит, среди безродных вы – аристократ.

– Мне очень жаль, что вы еще не имеете его, – вежливо ответил русский…

– У вас было преимущество, – заметил Штайнер. – Вы были первыми. Мир встретил вас с великим состраданием. А на нашу долю выпала лишь малая толика сочувствия. Нас, конечно, жалеют, но все тяготятся нами. Мы – нежелательный элемент…

Русский пожал плечами. Затем передал бутылку единственному человеку в камере, который до сих пор не проронил ни слова.

– Пожалуйста, отпейте и вы глоток.

– Благодарю, – отказался тот, – я не из ваших.

Все посмотрели на него.

– У меня есть настоящий паспорт, родина, право на проживание и на работу.

Все помолчали.

– Можно узнать, – спросил русский после некоторого колебания, – почему же в таком случае вы здесь?

– В связи с моей профессией, – важно ответил тот. – Я не какой-нибудь опасный беженец без паспорта. Я вполне порядочный карманный вор и шулер с полными гражданскими правами.

На обед принесли жидкий фасолевый суп без фасоли. На ужин дали то же самое, но на сей раз эта бурда называлась кофе. Кроме того, каждый получил по куску хлеба. В семь часов щелкнул дверной замок. Предсказание русского сбылось: пришли именно за ним. Он простился со всеми, как со старыми знакомыми.

– Через четырнадцать дней я загляну в кафе «Шперлер», – сказал он Штайнеру. – Может, встретимся там, и тогда я придумаю что-нибудь для вас. До свидания!

К восьми часам полноправный гражданин и шулер уже созрел для истинного братства и солидарности. Он достал пачку сигарет и пустил ее по кругу. Все закурили. Тусклый свет сумерек и огоньки сигарет создавали в камере атмосферу почти домашнего уюта. Карманник заявил, что его следователя интересует лишь одно: совершил ли он в последнем полугодии крупную кражу. Он полагал, что следователь вряд ли докопается до чего-нибудь. Затем он предложил сыграть в карты и, как заправский фокусник, достал из кармана пиджака колоду.

Уже стемнело, а свет все не включали. Шулер был подготовлен и к этому. Еще одно ловкое движение, и в руках у него оказались свеча и спички. Свечу прилепили на выступе стены. Она горела матовым дрожащим пламенем.

Поляк, «курица» и Штайнер придвинулись поближе.

– Играем без интереса, не так ли? – спросила «курица».

– Само собой разумеется, – улыбнулся шулер.

– А ты не сыграешь с нами? – обратился Штайнер к Керну.

– Не умею играть в карты.

– Надо выучиться, малыш. Иначе что же ты будешь делать по вечерам?

– Завтра попробую. Сегодня не хочу.

Штайнер обернулся. В тусклом свете свечи его лицо казалось изборожденным глубокими морщинами.

– Тебе нехорошо?

– Нет, почему же? Просто устал немного. Полежу на койке.

Шулер уже тасовал колоду. Он делал это элегантно и весьма искусно. Карты в его руках трещали и хлопали, словно выстрелы.

– Кто сдает? – спросила «курица».

Полноправный гражданин предложил всем снять по карте. Поляк вытянул девятку, «курица» – королеву, Штайнер и шулер – по тузу.

Шулер быстро взглянул на Штайнера.

– Прикупаем.

Он потянул еще карту. Снова туз. Он усмехнулся и передал колоду Штайнеру. Тот небрежно вытащил нижнюю карту – туз червей.

– Вот так совпадение! – расхохоталась «курица».

Шулер не смеялся.

– Откуда вы знаете этот трюк? – озадаченно спросил он Штайнера. – Тоже работаете по моей части?

– Нет, я любитель. Поэтому похвала профессионала радует меня вдвойне.

– Не в том дело! – шулер посмотрел на него в упор. – Ведь этот трюк придуман лично мною.

– Ах вот оно что! – Штайнер загасил окурок. – А я выучился ему в Будапеште. В тюрьме. Перед высылкой. От некоего Катчера.

– От Катчера! Тогда все понятно! – карманник облегченно вздохнул. – От него, значит! Катчер – мой ученик. А вы это здорово освоили.

– Да, – сказал Штайнер, – когда человек долго находится в пути, он может научиться многому.

Шулер передал ему колоду и внимательно посмотрел на пламя свечи.

– Скверное освещение… Но мы играем, разумеется, только ради удовольствия, господа, не так ли? По-честному…

Керн улегся на койке и закрыл глаза. Его переполняла какая-то туманная, серая печаль. После утреннего допроса он не переставал думать о своих родителях; давно уже он не предавался воспоминаниям. Керн мысленно видел перед собой отца в день, когда тот вернулся из полиции. Один из его конкурентов сообщил в гестапо, что он ведет антигосударственные разговоры. Доносчику хотелось разорить отца, чтобы затем купить у него за бесценок небольшую лабораторию по производству медицинского мыла, духов и туалетной воды. План этот, как и тысячи других подобных планов, удался. Отец Керна провел шесть недель в заключении и вернулся оттуда совершенно сломленным. Он никогда не говорил о том, что пережил. Лабораторию приобрел конкурент, уплатив за нее совершенно смехотворную цену. Вскоре пришло предписание о высылке, и начались бесконечные мытарства. Из Дрездена в Прагу; из Праги в Брно; оттуда через границу в Австрию, из Австрии полиция на следующий же день переправила их обратно в Чехословакию; несколько дней спустя они тайком вновь перешли австрийскую границу и добрались до Вены. Во время ночного перехода через лес мать сломала себе руку. Кое-как удалось наложить шины из веток… После Вены – Венгрия. Около месяца они жили у родственников матери. Затем снова полиция. Расставание с матерью. Венгерка по происхождению, она могла остаться на родине. И снова граница. Снова Вена. Жалкая, нищенская торговля мылом, туалетной водой, подтяжками и шнурками. Нескончаемый страх – а вдруг кто-то донесет, а вдруг сцапают… Вечер, когда отец ушел и не вернулся… Месяцы одиночества. Одно тайное пристанище, потом другое, третье…

Керн повернулся. При этом он толкнул кого-то и невольно открыл глаза. На койке рядом с ним, словно черный узел, лежал последний из обитателей камеры, мужчина лет пятидесяти. За весь день он почти ни разу не шевельнулся.

– Извините, – сказал Керн. – Я вас не видел…

Человек промолчал. Керн заметил, что глаза его открыты. Подобное душевное состояние было ему знакомо. Он наблюдал его уже не впервые. В таких случаях лучше всего оставить человека в покое.

– Вот проклятие! – внезапно вскрикнула «курица», игравшая в карты. – Какой же я осел! Таких ослов еще поискать!

– Почему? – спокойно спросил Штайнер. – Вы пошли королевой червей, это совершенно правильно.

– Да я не о том! Ведь этот русский мог бы мне прислать мою курицу! Господи, какой же я жалкий осел! Просто невиданно тупой осел!

Он обвел камеру таким мрачным взглядом, словно только что рухнул мир.

Вдруг Керн громко рассмеялся. Он не хотел этого, но уже не мог остановиться. Не зная почему, он хохотал так, что весь трясся. Казалось, хохочет его душа, в которой смешались воедино печаль, память о прошлом, – все, о чем он думал.

– Что случилось, малыш? – спросил Штайнер, переведя взгляд с карт на Керна.

– Не знаю… Смеюсь.

– Смеяться всегда хорошо.

Штайнер прикупил козырного пикового короля и ошеломил поляка неотразимым ходом.

Керн закурил сигарету. Внезапно все показалось ему совсем простым. Он решил завтра же научиться играть в карты. И почему-то подумал, что это решение изменит весь дальнейший ход его жизни.

Ремарк говорит о гуманности. Вернее об отсутствии гуманности. Её нет – искать не пытайтесь. Послевоенная Европа, тридцатые годы XX века, за окном гремит война, а Ремарк собирает по крупицам всё то, что ему удалось лично увидеть, предваряя повторную агрессию Германии в попытках совершить идеологический переворот на всей планете. Время идеалов и идей цветёт буйным цветом. Люди уже давно не те, что были раньше. Когда-то они сражались за свой дом, потом за господина, потом за короля, потом за страну, пока в XX веке всё не изменилось коренным образом. Уже не имеет значения твоя преданность территориальному формированию, ты уже не можешь ассоциировать себя с чем-либо. Люди стали разбираться в происходящих процессах, пытаясь внести изменения в устоявшийся порядок вещей. Падение старых империй вылилось в возвышение новых. Человек волен сам выбирать за себя, но с таким же успехом кто-то может выбрать за него. Начало XX века – слом вековых традиций. Ремарк остро чувствует ветер перемен, показывая ситуацию изнутри.

Германия – одно из важных для истории государств. Когда-то разрозненное, ныне единое. Непомерные амбиции лидеров заменили понятие гуманности другими понятиями, отчего полетели головы, и человеческая жизнь утратила всякую стоимость. Эту книгу очень тяжело читать, её хочется закрыть уже на следующей странице, когда душа этого отчаянно добивается, а сердце бьётся сильнее и требует продолжать; мозг анализирует текст, соглашаясь со всеми выводами автора. Есть над чем думать и о чём грустить. Когда говорят о братстве или о враждебном к кому-либо отношении, то так и хочется крикнуть, чтобы люди опомнились, поняв краткость данного момента, не отличающегося какой-либо существенной важностью. Человек ест себя изнутри, и когда-нибудь он съест себя окончательно, если вовремя не возьмётся за разум. Возлюбить ближнего своего, вот о чём просит Ремарк, вынося основную мысль книги в название. Только нельзя полюбить с закрытыми глазами, с отключенным мозгом – утопия возможна, но в неё никто не верит. Наш мир антиутопичен по своей сути. Кажется, в начале XXI века нечего больше желать, когда часть населения живёт в стабильной остановке, вдалеке от эмоциональных потрясений и с, горем пополам, всё-таки уверена в завтрашнем дне. Так мнит человек, сидящий в тихой обстановке, покуда он не знает о делах вокруг, что где-то гремит война, доводящая людей до безумия. Снова столкнулась борьба идеалов. Только время идёт, а жизнь стоит на месте.

Ремарк тонкой нитью показывает судьбу нескольких людей, чья жизнь имеет много общих черт, только каждый из них пытается выйти на дорогу из жёлтого кирпича своим способом. Кто-то продаёт духи фирмы отца, ныне лишённого всего и выдворенного за пределы, кто-то мастерски играет в карты, делая себе свой маленький удобный капитал. Но все лишены родины. И не за какие-то личные заслуги, а просто являются евреями, либо кто-то из родственников относится к евреям. Германия особо зверствовала, не принимая никаких возражений. Мечтой каждого является паспорт, хотя бы временный. Ремарк даёт картину масштабной аферы с паспортами умерших людей, от обладания которыми зависели жизни живых. В такое трудно поверить, но поверить всё-таки нужно. Паспорт даёт право работать, чтобы была возможность найти деньги на еду. Иначе от тебя требуют при пересечении границы сразу явиться в полицейский участок, чтобы тут же перебросить обратно через границу. Жизнь превращается в хождение по мукам, где спасает только желание найти пропитание, отчего в полицейские участки люди предпочитают не ходить, дожидаясь момента, когда судья отправит их в тюрьму, где можно будет отдохнуть несколько недель, чтобы потом вновь погрузиться в отталкивающий тебя мир.

Наконец-то понимаешь значение Парижа. Ведь и в наше время туда устремляются тысячи людей в поисках новой родины. Такая же ситуация была на протяжении всего XX века. Пока остальные страны старались избавляться от беженцев, перебрасывая их друг другу, то во Франции можно было ощутить некоторую меру свободы. Ремарк делает особый упор на русских, чей исход из собственной страны стал первой волной эмигрантов, позволившей каждому получить нансеновский паспорт и право работать. Этого лишены немцы, поляки и многие другие, подавшиеся вдаль много позже. Их притесняют, понимая всю безвыходность ситуации, когда обманутому человеку некуда обратиться и ему негде искать правду, поскольку все разводят руками, включая судей, выносящих приговоры – они также разводят руками, понимая парадоксальность всей ситуации. Когда-то человек спокойно мог идти из страны в страну, теперь такого нет – каждая страна обособилась от другой, выпячивая грудь перед всем миром, ударяя по ней кулаком и заявляя о собственной важности. Национализм, возможно, хорошо, но и космополитизм не хуже. Человеку всегда трудно было принимать у себя иностранцев, таких же людей, как он сам, но рождённых в другом месте. Но все люди одинаковые – каждый хочет счастья. По крайней мере, большинство этого желает.

Во время чтения данной книги, мир вокруг становится наиболее чёрным, а в голову лезет только негатив. Депрессия читателю обеспечена. От правды не уйдёшь.

Дополнительные метки: ремарк возлюби ближнего своего критика, ремарк возлюби ближнего своего анализ, ремарк возлюби ближнего своего отзывы, ремарк возлюби ближнего своего рецензия, ремарк возлюби ближнего своего книга, Erich Maria Remarque, Liebe deinen Nächsten, Flotsam

Эрих Мария Ремарк

Возлюби ближнего своего

Erich Maria Remarque

LIEBE DEINEN NACHSTEN

Перевод с немецкого И. Шрайбера

Печатается с разрешения литературных агентств Mohrbooks AG Literary Agency и Synopsis.

Часть первая

– Что-нибудь случилось? – прошептал он.

Керн не ответил. Он плотно прижался ухом к двери.

– Да скажи же, в чем дело, черт возьми! – прошипел человек на кровати.

Керн выпрямился.

– Не знаю. Я проснулся, мне что-то послышалось.

– Что-то! Но что же именно, болван?

– Ты здесь давно живешь? – спросил он.

– Два месяца.

– Облавы были?

Керн отрицательно покачал головой.

– Ну вот. Значит, померещилось тебе. Иной раз услышишь во сне неприличный звук, а чудится – гром гремит.

Он посветил Керну в лицо.

– Так и думал. Двадцать лет, не больше, верно? Эмигрант?

– Конечно.

– Jezus Christus. Со sie stalo?.. – внезапно забормотал поляк в углу.

– Эй ты, поляк! Заткнись-ка со своим Иисусом Христом, – пробурчал мужчина с фонариком.

– Его уже нет в живых. Пошел добровольцем на фронт и пал в боях на Сомме.

– Вот опять! – Керн подскочил к кровати. – Они поднимаются наверх! Надо удирать через крышу!

Поляк рывком повернулся на постели. Слышались приглушенные голоса. Хлопали двери.

– Дело дрянь! Тикаем, поляк! Тикаем! Полиция!

Сосед Керна сорвал одежду с кровати.

– А ты знаешь куда? – спросил он Керна.

– Знаю. Направо по коридору! А потом вверх по лестнице, за умывальником!

Мужчина в рубашке бесшумно открыл дверь.

– Matka Boska, – пробормотал поляк.

– Заткнись! Нас услышат!

– Стоять! Руки вверх! – скомандовал кто-то в темноте.

Оба повиновались.

– Посмотри-ка, что у них в карманах, – сказал полицейский с револьвером.

Его напарник начал рыться в валявшейся на полу одежде.

– документы?

– Несколько писем или что-то в этом роде…

– Паспорта?

– Где ваши паспорта? – спросил полицейский с револьвером.

– У меня нет паспорта, – ответил Керн.

Вдруг он размахнулся и ударил соседа Керна кулаком в подбородок. Тот едва устоял на ногах.

– Руки вверх! – рявкнул полицейский.

Беглец с яростью посмотрел на него. Керн подумал, что никогда еще не видел такого взгляда.

– Нет у меня паспорта.

По коридору бежала группа полицейских. Они шумно распахивали двери.

Подошел молодой офицер в кителе с погонами.

– Что у вас тут?

– Да вот – две птички. Хотели выпорхнуть на крышу и дать деру.

– С этими двумя поговорим особо, – сказал офицер. – Надеть наручники!

– Разве венской полиции разрешается драться при арестах? – спросил мужчина в рубашке.

Офицер взглянул на него.

– Как вас зовут?

– Штайнер. Йозеф Штайнер.

– Сам без паспорта, а чуть было не набросился на нас, – сказал полицейский с револьвером.

– Венской полиции разрешается гораздо больше, чем вы думаете, – отрезал офицер. – Марш вниз!

Полицейский достал наручники.

– А ну-ка, миленькие мои! Вот так! Теперь вы выглядите намного лучше. Железки как по мерке сделаны!

Erich Maria Remarque

LIEBE DEINEN NACHSTEN

Перевод с немецкого И. Шрайбера

Печатается с разрешения литературных агентств Mohrbooks AG Literary Agency и Synopsis.

Часть первая

I

– Что-нибудь случилось? – прошептал он.

Керн не ответил. Он плотно прижался ухом к двери.

– Да скажи же, в чем дело, черт возьми! – прошипел человек на кровати.

Керн выпрямился.

– Не знаю. Я проснулся, мне что-то послышалось.

– Что-то! Но что же именно, болван?

– Ты здесь давно живешь? – спросил он.

– Два месяца.

– Облавы были?

Керн отрицательно покачал головой.

– Ну вот. Значит, померещилось тебе. Иной раз услышишь во сне неприличный звук, а чудится – гром гремит.

Он посветил Керну в лицо.

– Так и думал. Двадцать лет, не больше, верно? Эмигрант?

– Конечно.

– Вот опять! – Керн подскочил к кровати. – Они поднимаются наверх! Надо удирать через крышу!

Поляк рывком повернулся на постели. Слышались приглушенные голоса. Хлопали двери.

– Дело дрянь! Тикаем, поляк! Тикаем! Полиция!

Сосед Керна сорвал одежду с кровати.

– А ты знаешь куда? – спросил он Керна.

– Знаю. Направо по коридору! А потом вверх по лестнице, за умывальником!

Мужчина в рубашке бесшумно открыл дверь.

– Нансеновский паспорт! – почтительно повторила «курица». – Значит, среди безродных вы – аристократ.

– Мне очень жаль, что вы еще не имеете его, – вежливо ответил русский…

– Пожалуйста, отпейте и вы глоток.

– Благодарю, – отказался тот, – я не из ваших.

Все посмотрели на него.

– У меня есть настоящий паспорт, родина, право на проживание и на работу.

Все помолчали.

– Можно узнать, – спросил русский после некоторого колебания, – почему же в таком случае вы здесь?

Поляк, «курица» и Штайнер придвинулись поближе.

– Играем без интереса, не так ли? – спросила «курица».

– Само собой разумеется, – улыбнулся шулер.

– А ты не сыграешь с нами? – обратился Штайнер к Керну.

– Не умею играть в карты.

– Надо выучиться, малыш. Иначе что же ты будешь делать по вечерам?

– Завтра попробую. Сегодня не хочу.

Штайнер обернулся. В тусклом свете свечи его лицо казалось изборожденным глубокими морщинами.

– Тебе нехорошо?

– Нет, почему же? Просто устал немного. Полежу на койке.

– Кто сдает? – спросила «курица».

Шулер быстро взглянул на Штайнера.

– Прикупаем.

– Вот так совпадение! – расхохоталась «курица».

Шулер не смеялся.

– Откуда вы знаете этот трюк? – озадаченно спросил он Штайнера. – Тоже работаете по моей части?

– Нет, я любитель. Поэтому похвала профессионала радует меня вдвойне.

– Не в том дело! – шулер посмотрел на него в упор. – Ведь этот трюк придуман лично мною.

– Да, – сказал Штайнер, – когда человек долго находится в пути, он может научиться многому.

Шулер передал ему колоду и внимательно посмотрел на пламя свечи.

– Скверное освещение… Но мы играем, разумеется, только ради удовольствия, господа, не так ли? По-честному…

– Извините, – сказал Керн. – Я вас не видел…

– Почему? – спокойно спросил Штайнер. – Вы пошли королевой червей, это совершенно правильно.

Он обвел камеру таким мрачным взглядом, словно только что рухнул мир.

– Что случилось, малыш? – спросил Штайнер, переведя взгляд с карт на Керна.

– Не знаю… Смеюсь.

– Смеяться всегда хорошо.

Штайнер прикупил козырного пикового короля и ошеломил поляка неотразимым ходом.

. «Нансеновские паспорта» – временные удостоверения личности для апатридов и беженцев. Выдавались Лигой наций по инициативе Фритьофа Нансена (1861–1930), норвежского исследователя Арктики и видного общественно-политического деятеля. – Примеч. пер.