Номера тотчас окружили пушку, подняли хобот, навалились на колёса - по два человека на каждое колесо, - пристегнули лямки к колпакам колёс, крякнули, ухнули и довольно быстро покатили орудие по тому направлению, которое показывал знаками бежавший впереди Биденко.
Остальные солдаты схватили ящики с патронами и потащили их волоком следом за пушкой.
Мальчику никто ничего не сказал. Он сам понял, что ему надо делать. Он взялся за толстую верёвочную ручку ящика и попытался его сдвинуть с места. Но ящик был слишком тяжёл. Тогда Ваня недолго думая отбил дистанционным ключом крышку, положил себе на каждое плечо по длинному, густо смазанному салом патрону и побежал, приседая от тяжести, за остальными.
Когда он прибежал, орудие уже стояло возле большой кучи картофельной ботвы и было готово к бою. Недалеко находилось и другое орудие.
Капитан Енакиев тоже был здесь.
Ваня никогда ещё не видел его в таком положении. Он лежал на земле, как простой солдат, в шлеме, раскинув ноги и твёрдо вдавив в землю локти. Он смотрел в бинокль.
Рядом с ним, облокотившись на автомат, полулежал капитан Ахунбаев в пёстрой плащ-палатке, туго завязанной на шее тесёмочками. Возле него на земле лежала сложенная, как салфетка, карта. Ваня заметил на ней две толстые красные стрелы, направленные в одну точку.
Тут же лежали ещё два человека: наводчик Ковалёв и наводчик второго орудия, фамилии которого Ваня ещё не знал. Они оба смотрели в том же направлении, куда смотрел и командир батареи.
Хорошо видите? - спросил капитан Енакиев.
Так точно, - ответили оба наводчика.
По вашему, сколько метров до цели?
Метров семьсот будет.
Правильно. Семьсот тридцать. Туда и давайте.
Слушаюсь.
Наводить точно. Стрелять быстро. Темпа не терять. От пехоты не отрываться. Особой команды не будет.
Капитан Енакиев говорил жёстко, коротко, каждую фразу отбивал точкой, словно гвоздь вбивал. Ахунбаев на каждой точке одобрительно кивал головой и улыбался совсем не весёлой, странной, зловеще остановившейся улыбкой, показывая свои тесные сверкающие зубы.
Открывать огонь сразу, по общему сигналу, - сказал капитан Енакиев.
Одна красная ракета, - нетерпеливо сказал Ахунбаев, запихивая карту в полевую сумку. - Я сам пущу. Следите.
Слушаюсь.
Ахунбаев вставил в металлическую петельку полевой сумки кончик ремешка и с силой его дёрнул.
Пошёл! - решительно сказал он и, не попрощавшись, широкими шагами побежал вперёд, туда, откуда слышалась всё учащавшаяся ружейная стрельба.
Вопросов нет? - спросил капитан Енакиев наводчиков.
Никак нет.
По орудиям!
И оба наводчика поползли каждый к своему орудию. Тут только Ваня заметил, что все люди, которые были вокруг - а их было довольно много: и батарейцы, и пехотинцы, и две девушки-санитарки со своими сумками, и несколько телефонистов с кожаными ящиками и железными катушками, и один раненый с забинтованной рукой и головой, - все эти люди лежали на земле, а если им нужно было передвинуться на другое место, то они ползли.
Кроме того, Ваня заметил, что иногда в воздухе раздаётся звук, похожий на чистое, звонкое чириканье какой-то птички. Теперь же ему стало ясно, что это посвистывают шальные пули. Тогда он понял, что находится где-то совсем близко от пехотной цепи. И сейчас же он увидел эту пехотную цепь. Она была совсем рядом.
Ваня давно уже видел впереди, посередине картофельного поля, ряд холмиков, которые казались ему кучками картофельной ботвы. Теперь он ясно увидел, что именно это и есть пехотная цепь. А за нею уже никого своих нет, а только немцы.
Тогда он, осторожно пригибаясь, подошёл к своему орудию, поставил снаряды на землю и лёг на своё место шестого номера, возле ящика.
Ване казалось, что всё то, что делалось в этот день вокруг него, делается необыкновенно, томительно медленно. В действительности же всё делалось со сказочной быстротой.
Не успел Ваня подумать, что было бы очень хорошо как-нибудь обратить на себя внимание капитана Енакиева, улыбнуться ему, показать дистанционный ключ, сказать: «Здравия желаю, товарищ капитан», - словом, дать ему понять, что он тоже здесь вместе со своим орудием и что он так же, как и все солдаты, воюет, - как впереди хлопнул слабый выстрел и взлетела красная ракета.
По наступающим немецким цепям прямой наводкой - огонь! - коротко, резко, властно крикнул капитан Енакиев, вскакивая во весь рост.
Огонь! - закричал сержант Матвеев. И в этот же самый миг, или даже, как показалось, немного раньше, ударили обе пушки. И тотчас они ударили ещё раз, а потом ещё, и ещё, и ещё. Они били подряд, без остановки. Звуки выстрелов смешивались со звуками разрывов.
Непрерывный звенящий гул стоял, как стена, вокруг орудий. Едкий, душный запах пороховых газов заставлял слезиться глаза, как горчица. Даже во рту Ваня чувствовал его кислый металлический вкус.
Дымящиеся гильзы одна за другой выскакивали из канала ствола, ударялись о землю, подпрыгивали и переворачивались. Но их уже никто не подбирал. Их просто отбрасывали ногами.
Ваня не успевал вынимать патроны из укупорки и сдирать с них колпачки.
Ковалёв всегда работал быстро. Но сейчас каждое его движение было мгновенным и неуловимым, как молния. Не отрываясь от панорамы, Ковалёв стремительно крутил подъёмный и поворотный механизмы одновременно обеими руками, иногда в разные стороны. То и дело, закусив съеденными зубами ус, он коротко, злобно рвал спусковой шнур. И тогда пушка опять и опять судорожно дёргалась и окутывалась прозрачным пороховым газом.
А капитан Енакиев стоял рядом с Ковалёвым по другую сторону орудийного колёса и пристально следил в бинокль за разрывами своих снарядов. Иногда, чтобы лучше видеть, он отходил в сторону, иногда бежал вперёд и ложился на землю. Один раз он даже с необыкновенной лёгкостью взобрался на кучу ботвы и некоторое время стоял во весь рост, несмотря на то что несколько мин разорвалось поблизости и Ваня слышал, как один осколок резко щёлкнул по щиту пушки.
Вот-вот. Хорошо. Ещё разик, - нетерпеливо говорил капитан Енакиев, снова возвращаясь к пушке и что-то показывая Ковалёву рукой. - А теперь правей два деления. Видишь, там у них миномёт. Давай туда. Три штучки. Огонь!
Пушка снова судорожно дёргалась. А капитан Енакиев, не отрываясь от бинокля, быстро приговаривал:
Так-так-так. Молодец, Василий Иванович, угодил в самую ямку. Замолчал, мерзавец. А теперь, пожалуйста, опять по пехоте. Ага, черти! Прижались к земле, не могут головы поднять. Дай им ещё, Василий Иванович.
Один раз, при особенно удачном выстреле, капитан Енакиев даже захохотал, бросил бинокль и похлопал в ладоши.
Никогда ещё Ваня не видел своего капитана таким быстрым, оживлённым, молодым. Он всегда им гордился, как солдат гордится своим командиром. Но сейчас к этой солдатской гордости примешивалась другая гордость - гордость сына за своего отца.
Вдруг капитан Енакиев поднял руку, и обе пушки замолчали. Тогда Ваня услышал торопливую, захлёбывающуюся скороговорку по крайней мере десяти пулемётов, собранных в одном месте. Звук был такой, что мальчика мороз подрал по коже. Он не понимал, хорошо это или плохо. Но когда он посмотрел на капитана Енакиева, то сразу понял, что это очень хорошо.
Впоследствии мальчик узнал от солдат, что это были двенадцать пулемётов Ахунбаева. Они были спрятаны и молчали до тех пор, пока немцы не подошли совсем близко. Тогда они внезапно и все разом открыли огонь.
Ага, бегут, - сказал капитан Енакиев. - А ну-ка, по отступающим немецким цепям - шрапнелью! Прицел тридцать пять, трубка тридцать пять. Огонь! - закричал он, и тогда пушки выстрелили каждая шесть раз; он снова лёгким движением руки остановил огонь.
Пулемёты продолжали заливаться, но теперь, кроме их машинного, обгоняющего друг друга звука, слышался уже знакомый звук многих человеческих голосов, кричавших в разных концах поля: «Ура-а-а-а!..»
Вперёд! - сказал капитан Енакиев и, не оглядываясь, побежал вперёд.
На колёса! - крикнул сержант Матвеев, у которого по щеке текла кровь.
И пушки снова покатились вперёд. Теперь они катились ещё быстрее. Навстречу им выбегали разгорячённые боем пехотинцы и с громкими, азартными криками помогали артиллеристам толкать спицы колёс. Другие несли или волокли ящики с патронами.
Между тем капитан Ахунбаев продолжал гнать немцев, не давая им залечь и окопаться. Двенадцать пулемётов были не единственным сюрпризом, приготовленным Ахунбаевым. Он держал в запасе миномётную батарею, которая тоже была надёжно укрыта и не сделала ещё ни одного выстрела.
Теперь, пока пушки были на ходу и не могли стрелять, настала очередь миномётной батареи. Она сразу сосредоточенным веером обрушилась на бегущих немцев. Немцы бежали так быстро, что преследующая их пехота, а вместе с нею и пушки долго не могли остановиться.
Не сделав ни одной остановки, пушки Енакиева продвинулись до середины возвышенности, откуда до основных немецких позиций было рукой подать. Здесь немцам удалось зацепиться за длинный ров огорода. Они стали окапываться. Но в это время подоспели пушки. Бой разгорелся с новой силой.
Теперь пушки стояли среди стрелковых ячеек. Справа и слева Ваня видел лежащих на земле стреляющих пехотинцев. Он видел раздатчиков патронов, которые быстро бежали и падали позади стрелков, волоча за собой цинковые ящики. Ваня слышал крики офицеров, командующих залпами.
Вся земля была вокруг изрыта дымящимися воронками. Всюду валялись стреляные пулемётные ленты с железными гильзами, раздавленные немецкие фляжки, обрывки кожаного снаряжения с тяжёлыми цинковыми крючками и пряжками, неразорвавшиеся мины, порванные в клочья немецкие плащ-палатки, окровавленные тряпки, фотокарточки, открытки и множество того зловещего мусора, который всегда покрывает поле недавнего боя.
Несколько немецких трупов в тесных землисто-зелёных мундирах и больших серых резиновых сапогах валялось недалеко от пушек.
Сначала Ване показалось, что здесь они простоят долго.
Но, видя, что атака захлёбывается, капитан Ахунбаев выложил свой третий, и последний, козырь: это был свежий, ещё совсем не тронутый взвод, который капитан Ахунбаев приберёг на самый крайний случай. Он подвёл его скрытно, с необыкновенной быстротой и мастерством развернул и лично повёл в атаку мимо орудия Енакиева - на самый центр немцев, не успевших ещё как следует окопаться.
Это была минута торжества. Но она пролетела так же стремительно, как и всё, что делалось вокруг Вани в это утро.
Едва орудийный расчёт взялся за лопаты, чтобы поскорее закрепиться на новой позиции, как Ваня заметил, что вдруг всё вокруг изменилось как-то к худшему. Что-то очень опасное, даже зловещее показалось мальчику в этой тишине, которая наступила после грохота боя.
Капитан Енакиев стоял, прислонившись к орудийному щиту, и, прищурившись, смотрел вдаль. Ваня ещё никогда не видел на его лице такого мрачного выражения. Ковалёв стоял рядом и показывал рукой вперёд. Они негромко между собой переговаривались. Ваня прислушался. Ему показалось, что они играют в какую-то игру-считалку.
Один, два, три, - говорил Ковалёв.
Четыре, пять, - продолжал капитан Енакиев.
Шесть, - сказал Ковалёв.
Ваня посмотрел туда, куда смотрели командир и наводчик. Он увидел мутный, зловещий горизонт и над ним несколько высоких остроконечных крыш, несколько старых деревьев и силуэт железнодорожной водокачки. Больше он ничего не увидел.
В это время подошёл капитан Ахунбаев. Его лицо было горячим, красным. Оно казалось ещё более широким, чем всегда. Пот, чёрный от копоти, струился по его щекам и капал с подбородка, блестящего, как помидор. Он утирал его краем плащ-палатки.
Пять танков, - сказал он, переводя дух. - Направление на водокачку. Дальность три тысячи метров.
Шесть, - поправил капитан Енакиев. - Расстояние две тысячи восемьсот.
Возможно, - сказал Ахунбаев.
Капитан Енакиев посмотрел в бинокль и заметил:
В сопровождении пехоты.
Капитан Ахунбаев нетерпеливо взял из его рук бинокль и тоже посмотрел. Он смотрел довольно долго, водя биноклем по горизонту. Наконец он вернул бинокль.
До двух рот пехоты, - сказал Ахунбаев.
Приблизительно так, - сказал капитан Енакиев. - Сколько у вас осталось штыков?
Ахунбаев не ответил на этот вопрос прямо.
Большие потери, - с раздражением сказал он, перевязал на шее тесёмочки плащ-палатки, подтянул осевшие голенища сапог и широкими шагами побежал вперёд, размахивая автоматом.
Как ни тихо вёлся этот разговор, но в тот же миг слово «танки» облетело оба орудия.
Солдаты, не сговариваясь, стали копать быстрее, а пятые и шестые номера стали поспешно выбирать из ящиков и складывать отдельно бронебойные патроны. Твёрдо помня своё место в бою, Ваня бросился к патронам.
И в это время Енакиев заметил мальчика.
Как! Ты здесь? - сказал он. - Что ты здесь делаешь?
Ваня тотчас остановился и вытянулся в струнку.
Шестой номер при первом орудии, товарищ капитан, - расторопно доложил он, прикладывая руку к шлему, ремешок которого никак не затягивался на подбородке, а болтался свободно.
Тут, надо признаться, мальчик немножко слукавил. Он не был шестым номером. Он только был запасным при шестом номере. Но ему так хотелось быть шестым номером, ему так хотелось предстать в наиболее выгодном свете перед своим капитаном и названым отцом, что он невольно покривил душой.
Он стоял навытяжку перед Енакиевым, глядя на него широко раскрытыми синими глазами, в которых светилось счастье, оттого что командир батареи наконец его заметил.
Ему хотелось рассказать капитану, как он переносил за пушкой патроны, как он снимал колпачки, как недалеко упала мина, а он не испугался. Он хотел рассказать ему всё, получить одобрение, услышать весёлое солдатское слово: «Силён!»
Но в эту минуту капитан Енакиев не был расположен вступать с ним в беседу.
Ты что - с ума сошёл? - сказал капитан Енакиев испуганно.
Ему хотелось крикнуть: «Ты что - не понимаешь? На нас идут танки. Дурачок, тебя же здесь убьют. Беги!» Но он сдержался. Строго нахмурился и сказал отрывисто, сквозь зубы:
Сейчас же отсюда уходи.
Куда? - сказал Ваня.
Назад. На батарею. Во второй взвод. К разведчикам. Куда хочешь.
Ваня посмотрел в глаза капитану Енакиеву и понял всё. Губы его дрогнули. Он вытянулся сильнее.
Никак нет, - сказал он.
Что? - с удивлением переспросил капитан.
Никак нет, - повторил мальчик упрямо и опустил глаза в землю.
Я тебе приказываю, слышишь? - тихо сказал капитан Енакиев.
Никак нет, - сказал Ваня с таким напряжением в голосе, что даже слёзы показались у него на ресницах.
И тут капитан Енакиев в один миг понял всё, что происходило в душе этого маленького человека, его солдата и его сына. Он понял, что спорить с мальчиком не имеет смысла, бесполезно, а главное - уже нет времени.
Чуть заметная улыбка, молодая, озорная, хитрая, скользнула по его губам. Он вынул из полевой сумки листок серой бумаги для донесений, приложил его к орудийному щиту и быстро написал химическим карандашом несколько слов. Затем он вложил листок в небольшой серый конвертик и заклеил.
Красноармеец Солнцев! - сказал он так громко, чтобы услышали все.
Ваня подошёл строевым шагом и стукнул каблуками:
Я, товарищ капитан.
Боевое задание. Немедленно доставьте этот пакет на командный пункт дивизиона, начальнику штаба. Понятно?
Так точно.
Повторите.
Приказано немедленно доставить пакет на командный пункт дивизиона, начальнику штаба, - автоматически повторил Вайя.
Правильно.
Капитан Енакиев протянул конверт.
Так же автоматически Ваня взял его. Расстегнул шинель и глубоко засунул пакет в карман гимнастёрки.
Разрешите идти?
Капитан Енакиев молчал, прислушиваясь к отдалённому шуму моторов. Вдруг он быстро повернулся и коротко бросил:
Ну? Что же вы? Ступайте! Но Ваня продолжал стоять навытяжку, не в силах отвести сияющих глаз от своего капитана.
Что же ты? Ну! - ласково сказал капитан Енакиев. Он притянул к себе мальчика и вдруг быстро, почти порывисто прижал его к груди. - Выполняй, сынок, - сказал он и слегка оттолкнул Ваню рукой в потёртой замшевой перчатке.
Ваня повернулся через левое плечо, поправил шлем и, не оглядываясь, побежал. Не успел он пробежать и ста метров, как услышал за собой орудийные выстрелы. Это били по танкам пушки капитана Енакиева.
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Валентин Петрович Катаев
Сын полка
Посвящается Жене и Павлику Катаевым
1
Была самая середина глухой осенней ночи. В лесу было очень сыро и холодно. Из черных лесных болот, заваленных мелкими коричневыми листьями, поднимался густой туман.
Луна стояла над головой. Она светила очень сильно, однако ее свет с трудом пробивал туман. Лунный свет стоял подле деревьев косыми, длинными тесинами, в которых, волшебно изменяясь, плыли космы болотных испарений.
Лес был смешанный. То в полосе лунного света показывался непроницаемо черный силуэт громадной ели, похожий на многоэтажный терем; то вдруг в отдалении появлялась белая колоннада берез; то на прогалине, на фоне белого, лунного неба, распавшегося на куски, как простокваша, тонко рисовались голые ветки осин, уныло окруженные радужным сиянием.
И всюду, где только лес был пореже, лежали на земле белые холсты лунного света.
В общем, это было красиво той древней, дивной красотой, которая всегда так много говорит русскому сердцу и заставляет воображение рисовать сказочные картины: серого волка, несущего Ивана-царевича в маленькой шапочке набекрень и с пером Жар-птицы в платке за пазухой, огромные мшистые лапы лешего, избушку на курьих ножках – да мало ли еще что!
Но меньше всего в этот глухой, мертвый час думали о красоте полесской чащи три солдата, возвращавшиеся с разведки.
Больше суток провели они в тылу у немцев, выполняя боевое задание. А задание это заключалось в том, чтобы найти и отметить на карте расположение неприятельских сооружений.
Работа была трудная, очень опасная. Почти все время пробирались ползком. Один раз часа три подряд пришлось неподвижно пролежать в болоте – в холодной, вонючей грязи, накрывшись плащ-палатками, сверху засыпанными желтыми листьями.
Обедали сухарями и холодным чаем из фляжек.
Но самое тяжелое было то, что ни разу не удалось покурить. А, как известно, солдату легче обойтись без еды и без сна, чем без затяжки добрым, крепким табачком. И, как на грех, все три солдата были заядлые курильщики. Так что, хотя боевое задание было выполнено как нельзя лучше и в сумке у старшого лежала карта, на которой с большой точностью было отмечено более десятка основательно разведанных немецких батарей, разведчики чувствовали себя раздраженными, злыми.
Чем ближе было до своего переднего края, тем сильнее хотелось курить. В подобных случаях, как известно, хорошо помогает крепкое словечко или веселая шутка. Но обстановка требовала полной тишины. Нельзя было не только переброситься словечком – даже высморкаться или кашлянуть: каждый звук раздавался в лесу необыкновенно громко.
Луна тоже сильно мешала. Идти приходилось очень медленно, гуськом, метрах в тринадцати друг от друга, стараясь не попадать в полосы лунного света, и через каждые пять шагов останавливаться и прислушиваться.
Впереди пробирался старшой, подавая команду осторожным движением руки: поднимет руку над головой – все тотчас останавливались и замирали; вытянет руку в сторону с наклоном к земле – все в ту же секунду быстро и бесшумно ложились; махнет рукой вперед – все двигались вперед; покажет назад – все медленно пятились назад.
Хотя до переднего края уже оставалось не больше двух километров, разведчики продолжали идти все так же осторожно, осмотрительно, как и раньше. Пожалуй, теперь они шли еще осторожнее, останавливались чаще.
Они вступили в самую опасную часть своего пути.
Вчера вечером, когда они вышли в разведку, здесь еще были глубокие немецкие тылы. Но обстановка изменилась. Днем, после боя, немцы отступили. И теперь здесь, в этом лесу, по-видимому, было пусто. Но это могло только так казаться. Возможно, что немцы оставили здесь своих автоматчиков. Каждую минуту можно было наскочить на засаду. Конечно, разведчики – хотя их было только трое – не боялись засады. Они были осторожны, опытны и в любой миг готовы принять бой. У каждого был автомат, много патронов и по четыре ручных гранаты. Но в том-то и дело, что бой принимать нельзя было никак. Задача заключалась в том, чтобы как можно тише и незаметнее перейти на свою сторону и поскорее доставить командиру взвода управления драгоценную карту с засеченными немецкими батареями. От этого в значительной степени зависел успех завтрашнего боя. Все вокруг было необыкновенно тихо. Это был редкий час затишья. Если не считать нескольких далеких пушечных выстрелов да коротенькой пулеметной очереди где-то в стороне, то можно было подумать, что в мире нет никакой войны.
Однако бывалый солдат сразу заметил бы тысячи признаков того, что именно здесь, в этом тихом, глухом месте, и притаилась война.
Красный телефонный шнур, незаметно скользнувший под ногой, говорил, что где-то недалеко – неприятельский командный пункт или застава. Несколько сломанных осин и помятый кустарник не оставляли сомнения в том, что недавно здесь прошел танк или самоходное орудие, а слабый, не успевший выветриться, особый, чужой запах искусственного бензина и горячего масла показывал, что этот танк или самоходное орудие были немецкими.
В некоторых местах, тщательно обложенных еловыми ветками, стояли, как поленницы дров, штабеля мин или артиллерийских снарядов. Но так как не было известно, брошены ли они или специально приготовлены к завтрашнему бою, то мимо этих штабелей нужно было пробираться с особенной осторожностью.
Изредка дорогу преграждал сломанный снарядом ствол столетней сосны. Иногда разведчики натыкались на глубокий, извилистый ход сообщения или на основательный командирский блиндаж, накатов в шесть, с дверью, обращенной на запад. И эта дверь, обращенная на запад, красноречиво говорила, что блиндаж немецкий, а не наш. Но пустой ли он или в нем кто-нибудь есть, было неизвестно.
Часто нога наступала на брошенный противогаз, на раздавленную взрывом немецкую каску.
В одном месте на полянке, озаренной дымным лунным светом, разведчики увидели среди раскиданных во все стороны деревьев громадную воронку от авиабомбы. В этой воронке валялось несколько немецких трупов с желтыми лицами и синими провалами глаз.
Один раз взлетела осветительная ракета; она долго висела над верхушками деревьев, и ее плывущий голубой свет, смешанный с дымным светом луны, насквозь озарил лес. От каждого дерева протянулась длинная резкая тень, и было похоже, что лес вокруг стал на ходули. И пока ракета не погасла, три солдата неподвижно стояли среди кустов, сами похожие на полуоблетевшие кусты в своих пятнистых, желто-зеленых плащ-палатках, из-под которых торчали автоматы. Так разведчики медленно подвигались к своему расположению.
Вдруг старшой остановился и поднял руку. В тот же миг другие тоже остановились, не спуская глаз со своего командира. Старшой долго стоял, откинув с головы капюшон и чуть повернув ухо в ту сторону, откуда ему почудился подозрительный шорох. Старшой был молодой человек лет двадцати двух. Несмотря на свою молодость, он уже считался на батарее бывалым солдатом. Он был сержантом. Товарищи его любили и вместе с тем побаивались.
Звук, который привлек внимание сержанта Егорова – такова была фамилия старшого, – казался очень странным. Несмотря на всю свою опытность, Егоров никак не мог понять его характер и значение.
«Что бы это могло быть?» – думал Егоров, напрягая слух и быстро перебирая в уме все подозрительные звуки, которые ему когда-либо приходилось слышать в ночной разведке.
«Шепот! Нет. Осторожный шорох лопаты? Нет. Повизгивание напильника? Нет».
Странный, тихий, ни на что не похожий прерывистый звук слышался где-то совсем недалеко, направо, за кустом можжевельника. Было похоже, что звук выходит откуда-то из-под земли.
Послушав еще минуту-другую, Егоров, не оборачиваясь, подал знак, и оба разведчика медленно и бесшумно, как тени, приблизились к нему вплотную. Он показал рукой направление, откуда доносился звук, и знаком велел слушать. Разведчики стали слушать.
– Слыхать? – одними губами спросил Егоров.
– Слыхать, – так же беззвучно ответил один из солдат.
Егоров повернул к товарищам худощавое темное лицо, уныло освещенное луной. Он высоко поднял мальчишеские брови.
– Не понять.
Некоторое время они втроем стояли и слушали, положив пальцы на спусковые крючки автоматов. Звуки продолжались и были так же непонятны. На один миг они вдруг изменили свой характер. Всем троим показалось, что они слышат выходящее из земли пение. Они переглянулись. Но тотчас же звуки сделались прежними.
Тогда Егоров подал знак ложиться и лег сам животом на листья, уже поседевшие от инея. Он взял в рот кинжал и пополз, бесшумно подтягиваясь на локтях, по-пластунски.
Через минуту он скрылся за темным кустом можжевельника, а еще через минуту, которая показалась долгой, как час, разведчики услышали тонкое посвистывание. Оно обозначало, что Егоров зовет их к себе. Они поползли и скоро увидели сержанта, который стоял на коленях, заглядывая в небольшой окопчик, скрытый среди можжевельника.
Из окопчика явственно слышалось бормотание, всхлипывание, сонные стоны. Без слов понимая друг друга, разведчики окружили окопчик и растянули руками концы своих плащ-палаток так, что они образовали нечто вроде шатра, не пропускавшего свет. Егоров опустил в окоп руку с электрическим фонариком.
Картина, которую они увидели, была проста и вместе с тем ужасна.
В окопчике спал мальчик.
Стиснув на груди руки, поджав босые, темные, как картофель, ноги, мальчик лежал в зеленой вонючей луже и тяжело бредил во сне. Его непокрытая голова, заросшая давно не стриженными, грязными волосами, была неловко откинута назад. Худенькое горло вздрагивало. Из провалившегося рта с обметанными лихорадкой, воспаленными губами вылетали сиплые вздохи. Слышалось бормотание, обрывки неразборчивых слов, всхлипывание. Выпуклые веки закрытых глаз были нездорового, малокровного цвета. Они казались почти голубыми, как снятое молоко. Короткие, но густые ресницы слиплись стрелками. Лицо было покрыто царапинами и синяками. На переносице виднелся сгусток запекшейся крови.
Мальчик спал, и по его измученному лицу судорожно пробегали отражения кошмаров, которые преследовали мальчика во сне. Каждую минуту его лицо меняло выражение. То оно застывало в ужасе; то нечеловеческое отчаяние искажало его; то резкие глубокие черты безысходного горя прорезывались вокруг его впалого рта, брови поднимались домиком и с ресниц катились слезы; то вдруг зубы начинали яростно скрипеть, лицо делалось злым, беспощадным, кулаки сжимались с такой силой, что ногти впивались в ладони, и глухие, хриплые звуки вылетали из напряженного горла. А то вдруг мальчик впадал в беспамятство, улыбался жалкой, совсем детской и по-детски беспомощной улыбкой и начинал очень слабо, чуть слышно петь какую-то неразборчивую песенку.
Сон мальчика был так тяжел, так глубок, душа его, блуждающая по мукам сновидений, была так далека от тела, что некоторое время он не чувствовал ничего: ни пристальных глаз разведчиков, смотревших на него сверху, ни яркого света электрического фонарика, в упор освещавшего его лицо.
Но вдруг мальчика как будто ударило изнутри, подбросило. Он проснулся, вскочил, сел. Его глаза дико блеснули. В одно мгновение он выхватил откуда-то большой отточенный гвоздь. Ловким, точным движением Егоров успел перехватить горячую руку мальчика и закрыть ему ладонью рот.
– Тише. Свои, – шепотом сказал Егоров.
Только теперь мальчик заметил, что шлемы солдат были русские, автоматы – русские, плащ-палатки – русские, и лица, наклонившиеся к нему, – тоже русские, родные.
Радостная улыбка бледно вспыхнула на его истощенном лице. Он хотел что-то сказать, но сумел произнести только одно слово:
И потерял сознание.
2
Командир батареи капитан Енакиев сидел на небольшой дощатой площадке, устроенной на верхушке сосны, между крепкими суками. С трех сторон площадка была открыта. С четвертой стороны, с западной, на нее было положено несколько толстых шпал, защищавших от пуль. К верхней шпале была привинчена стереотруба. К ее рогам было привязано несколько веток, так что сама она походила на рогатую ветку.
Для того чтобы попасть на площадку, надо было подняться по двум очень длинным и узким лестницам. Первая, довольно пологая, доходила примерно до половины дерева. Отсюда надо было подниматься по второй лестнице, почти отвесной.
Кроме капитана Енакиева, на площадке находились два телефониста – один пехотный, другой артиллерийский – со своими кожаными телефонными аппаратами, повешенными на чешуйчатом стволе сосны, и начальник боевого участка, командир стрелкового батальона Ахунбаев, тоже капитан.
Так как на площадке больше четырех человек не помещалось, то остальные два артиллериста стояли на лестнице: один – командир взвода управления лейтенант Седых, а другой – уже знакомый нам сержант Егоров. Лейтенант Седых стоял на верхних ступеньках, положив локти на доски площадки, а сержант Егоров стоял ниже, и его шлем касался сапог лейтенанта.
Командир батареи капитан Енакиев и командир батальона капитан Ахунбаев были заняты очень срочным, очень важным и очень кропотливым делом: они ориентировали на местности свои карты, уточняя данные, доставленные артиллерийской разведкой. Карты эти, меченные-перемеченные разноцветными карандашами, лежали рядом, разостланные на досках. Оба капитана полулежали на них с карандашами, резинками и линейками в руках.
Капитан Ахунбаев, сдвинув на затылок зеленый шлем и наклонив хмурый, почти коричневый широкий лоб, резкими, нетерпеливыми движениями толстых пальцев передвигал по своей карте прозрачную линейку. Он пускал в ход то красный карандаш, то резинку и в то же время быстро искоса взглядывал в лицо Енакиеву, как бы говоря: «Ну, что же ты, друг милый, тянешь? Давай дальше. Давай поскорее».
Он, как всегда, горячился и плохо скрывал раздражение.
В эти последние часы, а может быть, даже минуты, перед боем все казалось ему слишком медленным. Он внутренне кипел.
Капитан Енакиев и капитан Ахунбаев были старые боевые товарищи. Случилось так, что последние два года они почти во всех боях действовали вместе. Так все в дивизии и привыкли: где дерется батальон Ахунбаева, там, значит, дерется и батарея Енакиева.
Славный путь проделали плечом к плечу Енакиев и Ахунбаев. Били они немцев под Духовщиной, били под Смоленском, вместе окружали Минск, вместе гнали врага с родной земли. Не раз и не два и даже не три раза столица наша Москва от имени Родины озаряла вечерние тучи над Кремлем огненными залпами в честь доблестного фронта, где воевали батальон Ахунбаева и батарея Енакиева.
Много хлеба и соли съели вместе, за одним походным столом, боевые друзья. Немало воды выпили они из одной походной фляжки. Случалось, что и спали рядом на земле, укрывшись одной плащ-палаткой. Любили друг друга, как родные братья. Однако ни малейшей поблажки по службе друг другу не делали, хорошо помня поговорку, что дружба дружбой, а служба службой. И достоинства своего друг перед другом никогда не роняли. А характеры у них были разные.
Ахунбаев был горячий, нетерпеливый, смелый до дерзости. Енакиев тоже был храбр не меньше друга своего Ахунбаева, но был при этом холодноват, сдержан, расчетлив, как подобает хорошему артиллеристу.
Сейчас, перенося на свою карту данные, добытые разведчиками Енакиева, капитан Ахунбаев торопился покончить с этим делом и поскорее отпустить связных, присланных от каждой роты за схемами разведанной местности: они стояли внизу под деревом и ждали.
Приказ о наступлении еще не был получен. Но по многим признакам можно было заключить, что оно начнется очень скоро, и до его начала Ахунбаев хотел обязательно побывать в ротах и лично проверить их боевую готовность.
Однако как быстро ни скользила целлулоидная линейка Ахунбаева по карте, как проворно ни наносил красный карандаш кружочки, ромбики и крестики среди кудрявых изображений лесов и голубеньких жилок рек, дело подвигалось далеко не так быстро, как хотелось бы капитану. Почти перед каждым новым значком, который Ахунбаев собирался наносить на карту, капитан Енакиев останавливал его учтивым, но твердым движением небольшой сухощавой руки в потертой коричневой замшевой перчатке:
– Прошу вас. Одну минуту повремените, я хочу проверить. Лейтенант Седых!
– Посмотрите у себя. Квадрат девятнадцать пять. Сорок пять метров северо-северо-восточнее отдельного дерева. Что у вас там замечено?
Не торопясь, но и не копаясь, лейтенант Седых пододвигал к себе планшетку, лежавшую на досках на уровне его груди, опускал немного припухшие, покрасневшие от недосыпания глаза и, покашляв, говорил:
– Подбитый танк, вкопанный в землю и превращенный неприятелем в неподвижную огневую точку.
– Откуда это известно?
– По донесению разведки.
– Правильно, верно, – быстро говорил капитан Ахунбаев, от нетерпения развязывал и завязывал на шее тесемки плащ-палатки. – Моя разведка то же самое доносит. Значит, не может быть двух мнений. Смело можно наносить.
– Все же одну минуточку повремените, – говорил капитан Енакиев, подумав.
Он наклонялся и заглядывал на край площадки вниз.
– Сержант Егоров!
– Здесь, товарищ капитан, – откликался сержант Егоров с лестницы.
– Что это у вас там за подбитый танк на квадрате девятнадцать пять? Вы не сочиняете?
– Никак нет.
– Лично видели?
– Так точно.
– Собственными глазами?
– Так точно, собственными глазами. Туда шли – видел и на обратном пути видел. На том же месте стоит.
– Так они что? Выходит, превратили его в неподвижную огневую точку?
– Так точно. В неподвижную огневую точку.
– Откуда это известно?
– Они вокруг него производят земляные работы.
– Закапывают?
– Так точно.
– А может быть, они хотят его вывезти?
– Никак нет. Они к нему как раз, когда мы там были, боеприпасы на полуторке привезли.
– Сами видели?
– Так точно. Собственными глазами. Они ящики выгружали. Тогда же мы и засекли.
– Хорошо. Больше ничего.
– Точно! Точно! – радостно восклицал сквозь зубы капитан Ахунбаев и выставлял на карте маленький красный ромбик.
А то вдруг, уточняя положение какой-нибудь цели, капитан Енакиев, сделав свой учтивый, но твердый останавливающий жест, опускался на колени перед стереотрубой и – как казалось капитану Ахунбаеву, очень долго – рыскал по туманному, слоистому горизонту, то и дело справляясь с картой и прикладывая к ней целлулоидный круг. В это время Ахунбаев готов был от нетерпения скрипеть зубами и не скрипел только потому, что слишком хорошо знал своего друга. Скрипи или не скрипи, все равно не поможет.
Достаточно было одного взгляда на капитана Енакиева, на его старенькую, но исключительно опрятную, ладно пригнанную шинель с черными петлицами и золотыми пуговицами, на его твердую фуражку с лаковым ремешком, черным околышком и прямым квадратным козырьком, несколько надвинутым на глаза, на его фляжку, аккуратно обшитую солдатским сукном, на электрический фонарик, прицепленный ко второй пуговице шинели, на его крепкие, но тонкие и во всякую погоду начищенные до глянца сапоги, чтобы понять всю добросовестность, всю точность и всю непреклонность этого человека.
Утро было серое, холодное. Иней, выпавший на рассвете, хрупко лежал на земле и долго не таял. Он медленно испарялся в сыром синем воздухе, мутном, как мыльная вода. Деревья на опушке не шевелились. Но это впечатление было обманчиво. Верхушка сосны раскачивалась по кругу, а вместе с ней раскачивалась и площадка, словно это был плот, который плавно носит вокруг широкого медленного водоворота.
Воздух все время вздрагивал от пушечных выстрелов и разрывов. Это постоянное и неравномерное состояние воздуха можно было не только чувствовать. Его можно было как бы видеть. При каждом ударе в лесу встряхивались деревья, и желтые листья начинали сыпаться гуще, крутясь и колыхаясь.
3
Человеку непривычному могло показаться, что идет большое сражение и что он находится в самом центре этого сражения. На самом же деле была обычная артиллерийская перестрелка, не слишком даже сильная. Какая-нибудь батарея, наша или немецкая, желая пристрелять новую цель, выпускала несколько снарядов. Эту батарею сейчас же засекали наблюдатели противника, и тотчас по ней из глубины ударял какой-нибудь специальный контрбатарейный взвод. За этим взводом, в свою очередь, начиналась охота. Таким образом, очень скоро на участке заваривалась такая каша, что хоть уши затыкай ватой. Со всех сторон били орудия мелких калибров, еще более мелких калибров, средних, калибров покрупнее, наконец, крупных, очень крупных, самых крупных, а иногда и сверхмощные пушки, еле слышно ухавшие глубоко в тылу и вдруг с неожиданным воем, скрежетом, вихрем низвергавшие свои колоссальные снаряды в какой-нибудь на вид невинный лесок, над которым поднималась в воздух вместе с кустами и деревьями и обваливалась вниз скалистая туча, черная, как антрацит, и продернутая в середине молниями.
Иногда откуда-то, с неожиданной стороны, врывался осколок, с силой ударялся в землю, делал рикошет, кружился, трещал, звенел, ныл, как волчок, и с отвратительным стоном уносился прочь, сбивая по пути с деревьев ветки и шишки.
Однако люди, работавшие над картой на верхушке сосны, казалось, ничего этого не слышат и не видят. И только изредка, когда в каком-нибудь месте огонь особенно учащался, телефонист крутил ручку своего кожаного аппарата и негромко говорил:
– Дай «Фиалку». Это «Фиалка»? Говорит «Стул». Проверка линии. Что у вас там делается?.. Пока все тихо? Ну ладно. У нас тоже все тихо. Воюйте дальше. До свидания.
Когда наконец работа была окончена, капитан Ахунбаев сразу повеселел. Он быстро засунул карту в полевую сумку, решительно завязал на короткой шее тесемки плащ-палатки, вскочил на свои короткие, крепкие, немного кривые ноги и крикнул вниз вестовому:
Затем он посмотрел на часы:
– Проверьте. У меня девять шестнадцать. У вас?
– Девять четырнадцать, – сказал капитан Енакиев, скользнув взглядом по своей руке.
Капитан Ахунбаев издал короткий торжествующий гортанный звук. Его глаза сузились, сверкнули глянцевой чернотой.
– Отстаешь, капитан Енакиев.
– Никак нет. Я не отстаю. У меня верно. Это вы торопитесь… по своему обыкновению.
– Зайцев, точное время! – азартно крикнул Ахунбаев.
Телефонист сейчас же позвонил на командный пункт полка и доложил, что время девять часов четырнадцать минут.
– Твоя взяла, бог войны, – миролюбиво сказал Ахунбаев и, приставив свои часы к часам Енакиева, перевел стрелки. – Пусть будет на сей раз по-твоему. Прощай, комбат.
Грубо шурша плащом, он единым духом, не сделав ни одной остановки, спустился мимо посторонившихся артиллеристов по обеим лестницам вниз, бросил карту адъютанту, вскочил на коня и умчался, осыпаемый желтыми листьями.
После этого капитан Енакиев снял со своей записной книжки тугой резиновый поясок и перебрался к стереотрубе. В книжке были записаны цели. Все эти цели были пристреляны. Но капитану Енакиеву хотелось, чтобы они были пристреляны еще лучше.
Ему хотелось добиться, чтобы в случае надобности его батарея могла сразу, с первых же выстрелов, перейти на поражение, не тратя драгоценного времени на повторную пристрелку. «Пройтись по целям» не представляло, конечно, никакого труда. Но он боялся, что его батарея, выдвинутая далеко вперед, на линию пехоты, и хорошо спрятанная, может обнаружить себя раньше времени. Вся же задача заключалась именно в том, чтобы ударить совершенно неожиданно, в самый последний, решающий момент боя, и ударить туда, где этого меньше всего ожидают. Такое место, по мнению капитана Енакиева, было на правом фланге боевого участка, между развилками двух дорог и выходом в довольно глубокую балку, поросшую молодым дубняком.
В данный момент это место не представляло ничего интересного. Оно было пустынно. На нем не было ни огневых точек, ни оборонительных сооружений. Обычно на полях сражений таких неинтересных, ничем не замечательных мест бывает довольно много. Сражение проходит мимо них, не задерживаясь. Капитан Енакиев это знал, но у него было сильное, точное воображение.
В сотый раз рисуя себе предстоящий бой во всех возможных подробностях его развития, капитан Енакиев неизменно видел одну и ту же картину: батальон Ахунбаева прорывает немецкую оборонительную линию и загибает правый фланг против возможной контратаки. Потом он нетерпеливо выбрасывает свой центр вперед, закрепляется на оборонительном склоне высотки, против развилки дороги, и, постепенно подтягивая резервы, накапливается для нового, решительного удара по дороге. Именно недалеко от этого места, между развилкой дороги и выходом в балку, капитан Ахунбаев и останавливается. Он должен там остановиться, так как этого потребует логика боя: необходимо будет пополнить патроны, подобрать раненых, привести в порядок роты, а главное – перестроить боевой порядок в направлении следующего удара. А на это необходимо хотя и небольшое, но все же время. Не может быть, чтобы этой паузой не воспользовались немцы. Конечно, они воспользуются. Они выбросят танки. Это самое лучшее время для танковой атаки. Они неожиданно выбросят свой танковый резерв, спрятанный в балке. А в том, что в балке будут спрятаны немецкие танки, капитан Енакиев почти не сомневался, хотя никаких положительных сведений на этот счет не имел. Так говорило ему воображение, основанное на опыте, на тонком понимании маневра и на том особом, математическом складе ума, который всегда отличает хорошего артиллерийского офицера, привыкшего с быстротой и точностью сопоставлять факты и делать безошибочные выводы.
«А может быть, все же рискнуть, попробовать?» – спрашивал себя капитан Енакиев, подкручивая по глазам окуляры стереотрубы.
Расплывчатый серый горизонт светлел, уплотнялся. Мутные очертания предметов принимали предельно четкую форму. Панорама местности волшебно приблизилась к глазам и явственно расслоилась на несколько планов, выступавших один из-за другого, как театральные декорации.
На первом плане, вне фокуса, мутно и странно волнисто выделялись верхушки того самого леса, где стояла сосна с наблюдательным пунктом. Даже один сук этой сосны, чудовищно приближенный, прямо-таки лез в глаза громадными кистями игл и двумя громадными шишками.
За ним выступала полоса поля. По нижнему краю этого поля со стереоскопической ясностью тянулась волнистая линия нашего переднего края. Все его сооружения были тщательно замаскированы, и только очень опытный глаз мог открыть их присутствие. Капитан Енакиев не столько видел, сколько угадывал места амбразур, ходов сообщения, пулеметных гнезд.
По верхнему же краю поля так же отчетливо и так же подробно, но гораздо мельче, параллельно нашим окопам тянулись немецкие. И мертвое пространство между ними было так сжато, так сокращено оптическим приближением, что казалось, будто его и вовсе не было.
Еще дальше капитан Енакиев видел водянистую панораму немецких тылов. Он прошелся по ней вскользь. Быстро замелькали оголенные рощицы, сплющенные болотца, возвышенности, как бы наклеенные одна на другую, развалины домиков.
И наконец капитан Енакиев вернулся к тому самому месту между развилкой дорог и узкой щелью оврага, которое было занесено в его записную книжку под именем: «Дальномер 17».
Он напряженно всматривался в это ничем не примечательное, пустынное место, и его воображение – в который раз за сегодняшнее утро! – населяло это место движущимися цепями Ахунбаева и маленькими силуэтами немецких танков, которые вдруг начинали один за другим выползать из таинственной щели оврага.
«Или лучше не стоит?» – думал Енакиев, стараясь как можно точнее подвести фокус стереотрубы на это место. Это не была нерешительность. Это не было колебание. Нет. Он никогда не колебался. Не колебался он и теперь. Он взвешивал. Он хотел найти наиболее верное решение. Он хотел отдать себе полный отчет в том, что же для него все-таки выгоднее: с наибольшей точностью пристрелять «цель номер семнадцать», хотя бы для этого пришлось пойти на риск преждевременно обнаружить свою батарею, или до самой последней минуты не обнаруживать батарею, рискуя в критический, даже, быть может, решающий момент боя потерять несколько минут на корректировку.
Но в это время внизу раздались голоса, лестница зашаталась, послышалось дробное позванивание шпор и на площадку выскочил, тяжело дыша, молодой офицер, почти мальчик, со смуглым курносым лицом и очень черными толстыми бровями. Это был офицер связи. На его лице, которое изо всех сил старалось быть официальным и даже суровым, горела жаркая мальчишеская улыбка.
Он стукнул шпорами, коротко бросил руку к козырьку, точно оторвал ее с силой вниз, и подал капитану Енакиеву пакет.
– Когда? – спросил Енакиев.
– В девять часов сорок пять минут. Сигнал – две ракеты синих и одна желтая. Там написано. Разрешите идти?
Енакиев посмотрел на часы. Было девять часов тридцать одна минута.
– Идите, – сказал он.
Офицер связи стукнул шпорами, вытянулся, бросил руку к козырьку, с силой оторвал ее вниз, повернулся кругом с такой четкостью и щегольством, словно был не на верхушке дерева, а в столовой артиллерийского училища, и одним духом ссыпался вниз по лестницам, обрывая шпоры о перекладины и весело чертыхаясь.
– Лейтенант Седых! – сказал Енакиев.
– Я здесь, товарищ капитан.
– Вы слышали?
– Так точно.
– Командный пункт здесь. Связь между мной и всеми взводами телефонная. При движении вперед наращивать проволоку без малейшей задержки. От взводов не отрываться ни на одну секунду. В случае нарушения телефонной связи дублируйте по радио открытым текстом. При командире каждой роты назначьте двух человек – один связной, другой наблюдатель. Обо всех изменениях обстановки доносить немедленно по проводу, по радио или ракетами. Задача ясна?
– Так точно.
– Вопросы есть?
– Никак нет.
– Действуйте.
– Слушаюсь.
Лейтенант Седых сошел на одну ступеньку ниже, но остановился:
– Товарищ капитан, разрешите доложить. Совсем из головы выскочило. Как прикажете поступить с мальчиком?
– С каким мальчиком?
Капитан Енакиев нахмурился, но тотчас вспомнил:
Ему докладывали о мальчике, но он еще не принял решения.
– Так что же у вас там с мальчиком? Где он находится?
– Пока у меня, при взводе управления. У разведчиков.
– Очухался малый?
– Будто ничего.
– Что же он рассказывает?
– Много чего говорит. Да вот сержант Егоров лучше знает.
– Давайте сюда Егорова.
– Сержант Егоров! – крикнул лейтенант Седых вниз. – К командиру батареи!
– Здесь! – тотчас откликнулся Егоров, и его шлем, покрытый ветками, появился над площадкой.
6ea9ab1baa0efb9e19094440c317e21b
Главный герой повести – 12-летний мальчик Ваня Солнцев. Он жил в одной из русских деревень. Отец Вани погиб на войне, а его мать убили немцы. Вскоре от голода умерла его сестра и бабушка, и Ваня остался один. Когда он просил милостыню в деревне, его поймали жандармы и отправили в изолятор. Ваня сбежал из изолятора и пытался перейти через линию фронта, чтобы попасть в нашу армию. Ваню нашли русские разведчики в лесу – он спал в яме и плакал во сне. Они доставили Ваню на артиллерийскую батарею, командиром которой был капитан Енакиев. Увидев Ваню, капитан вспомнил о своей жене и сыне, которые погибли во время артиллерийского налета. Он понял, что мальчику нельзя оставаться на батарее и потому распорядился отправить Ваню в тыл. Но Ваня сбежал от ефрейтора Биденко, которому было поручено доставить мальчика по назначению. Причем, сбегал он от него не один раз. В первый раз он выскочил на полном ходу из грузовика, и ефрейтор смог найти его в лесу только случайно – мальчик залез на дерево, и из его сумки выпал букварь, который Ваня носил с собой. Букварь упал прямо на голову Биденко. Потом, сев вместе с мальчиком в попутку, ефрейтор привязал его к своей руке веревкой. Ночью он время от времени дергал за веревку, проверяя на месте ли мальчик. И только утром он обнаружил, что веревка привязана к ноге женщины, которая ехала в том же грузовике.
Ваня два дня ходил по лесу в поисках артиллерийской батареи. Он хотел поговорить с капитаном Енакиевым, так как его отправление в тыл казалось ему самому настоящим недоразумением. И как раз капитана он и встретил, правда, не зная, что это и есть Енакиев. Он рассказал ему о том, как его нашли разведчики и как он сбежал от Биденко. Капитан привез его обратно на батарею. Так Ваня стал «сыном полка».
Вскоре разведчикам Биденко и Горбункову дали приказ разведать расположение немецких частей. Они взяли с собой Ваню, так как он еще не получил военной формы и очень был похож на маленького пастушка. А еще Ваня очень хорошо знал здешние места, и мог провести разведчиков по таким тропам, которые никто не знает. Но Ваня решил внести свой вклад в выполнение занятия и стал зарисовывать в своем букваре месторасположение бродов на реке. В этот момент его и нашли немцы. Биденко побежал к командиру, чтобы доложить о случившемся. Енакиев был очень зол на разведчиков за то, что они взяли с собой Ваню, и отправил на выручку мальчика целый отряд. Но в это время началось наступление наших частей, и немцы стали отступать, совершенно забыв про схваченного ими «пастушка». Так Ваня опять оказался у разведчиков.
После этого Ване выдали военную форму и капитан Енакиев, который все больше привязывался к мальчику, приказал приставить его к первому орудию одного из взводов батареи для того, чтобы тот помогал артиллеристам.
Наши части уже подошли к границе с Германией, и батарея Енакиева готовилась к бою. Орудие, к которому был приставлен Ваня, оказалось в самом центре боя. Капитан, который как раз накануне боя поделился с наводчиком своим желанием усыновить Ваню, узнал об этом, добрался до орудия и попытался отправить Ваню в безопасное место. Но тот наотрез отказался уходить. Тогда капитан взял лист бумаги, что-то написал на нем и отдал Ване с приказом отнести записку в штаб. Ваня не мог не выполнить приказ. Он доставил пакет в штаб и отправился назад.
Вернувшись на батарею, он узнал, что погибли все, кто находился около первого орудия – капитан Енакиев для того, чтобы прикрыть передвижение наших частей, «вызвал огонь на себя». Перед гибелью капитан написал записку, в которой просил позаботиться о Ване. После того, как капитана похоронили, как он и просил в прощальной записке, в родной земле, ефрейтор Биденко отвез Ваню в суворовское училище.
Год издания книги: 1945
В преддверии Дня Победы повесть Катаева «Сын полка» читать онлайн каждый год становится все более популярно. Ведь книги о войне сейчас переживают небывалый рост популярности и некогда забытые произведения « », « » и многие другие приобретают вторую жизнь. Поэтому не удивительно, что одно из знаковых произведений о Второй мировой войне — повесть Катаева «Сын полка», так же переживает рост интереса.
Повести «Сын полка» краткое содержание
Если повести «Сын полка» читать краткое содержание, то рассказ следует начать с того, как нашли главного героя – Ваню Солнцева. Во время рейда разведчики обнаружили его в окопе. Он спал и бредил. Но как только на него упал свет фонарика, выхватил гвоздь. Едва успел перехватить его руку сержант Егоров.
Далее в повести «Сын полка» читать можно историю жизни главного героя. Его отец погиб в первые дни войны, мать была убита немцами, а сам он уже почти три года скитается по лесам. Узнав это, Егоров докладывает о Ване капитану Енакиеву. Но, несмотря на просьбы разведчиков оставить паренька у себя, он отдает приказ отвезти его в тыл. Поручается это ефрейтору Биденко. Но Ваня Солнцев выскакивает из грузовика и прячется в лесу. Ефрейтор более двух часов ищет его в лесу и обнаруживает только благодаря букварю, который неудачно выпал у Вани, когда он сидел на дереве. Теперь Биденко решается на более грозные меры. Он привязывает Ваню за руку морскими узлами, а себе веревку крепит на локоть. Во время поездки он периодически дергает веревку. Но в одну из очередных проверок слышит возмущенный голос женщины, к которой теперь привязана веревка.
Если дальше «Сын полка» читать краткое содержание, то вы узнаете, как Ваня встречается еще одного подростка. Он хвастается, что он сын полка и даже один раз ходил в рейд. Такая идея нравится Вани, и он решает отправиться в штаб и пожаловаться на капитана Енакиева, который отправил его в тыл. Но долей случая около штаба сталкивается как раз с ним. Выслушав мальчика, капитан Енакиев отводит его к разведчикам и отдает им на поруки. К Вани сразу же прилипло прозвище Пастушек.
Дальнейшую судьбу главного героя повести Катаева «Сын полка» определил тяжелый бой. Во время него капитан Енакиев погибает, а в его штанах обнаруживают записку, в которой он называет Ваню Солнцева названым сыном и просит сделать из него настоящего офицера. Командир артиллерийского полка, узнав об этом, отправляет Ваню в суворовское училище. В дорогу его собирает все отделение разведчиков и в качестве напутствия кладут погоны капитана Енакиева. Оканчивается повесть Катаева «Сын полка» тем, как старый генерал начальник училища осматривая спящих ребят, долго стоит около Ваниной кровати и вспоминает себя самого в Ванином возрасте.
Повесть Катаева «Сын полка» на сайте Топ книг
Повесть Катаева «Сын полка» читать онлайн настолько популярно, что книга представлена в нашем рейтинге . И несмотря на то, что интерес к произведению просыпается только во время его прохождения в школьной программе и в преддверии Дня Победы, книга не раз еще будет представлена в наших рейтингах книг по жанрам. Ведь она уже стала своеобразным символом Великой Победы.
Тем, кому сейчас за шестьдесят, имя Ваня Солнцев, наверное, без труда напомнит детские годы, школьные уроки литературы и обязательную для чтения повесть Валентина Катаева «Сын полка«. Фото. Ваня Солнцев, он же —
Знаменитый советский писатель во время Второй мировой войны был корреспондентом центральной военной газеты «Красная звезда». В одной из поездок на фронт в артиллерийском полку он встретил сироту – мальчика Ваню Солнцева, по словам которого его отец погиб на войне, а маму убили немецкие солдаты за то, что не хотела отдавать немцам единственную корову. Ваня вместе с солдатами и офицерами смело переносил все опасности и тяготы боевой обстановки.
Его судьба заинтересовала Валентина Катаева, и в 1945 году он написал повесть «Сын полка», которая через год была удостоена Сталинской премии. В трудные и голодные послевоенные годы Ваня Солнцев стал кумиром для нас, «детей войны». А в моей офицерской памяти сохранились многие воинские части, куда были зачислены и «поставлены на все виды довольствия» подобные Ване «сыны полка» – сироты погибших на войне родителей, ребята из неблагополучных семей…
С той поры прошли десятилетия. Давно нет Советского Союза, и школьники не пишут сочинения о мальчике-фронтовике Ване Солнцеве. Всё меньше участников Великой Отечественной соберутся 9 мая, чтобы отметить 65 годовщину Победы и помянуть ушедших боевых друзей…
А вот что спустя годы здесь, в Америке, я узнал из дневников и воспоминаний, который оставил после себя Исаак Раков-Солнцев. Он родился в Москве. Своей настоящей фамилии не знает. Его, трёхлетнего ребёнка, с запиской, привязанной к маленькой ручонке: «Исаак, еврей, 2 июля 1930 г. Не дайте умереть» чужие люди сдали в детдом. Там из-за того, что ребёнок был конопатым и шустрым, его прозвали Солнышком. И фамилию дали «Солнцев».
Когда немцы подошли к столице, детдому предстояла эвакуация на Урал. В документах Солнцев был записан Исааком, но воспитатели, боясь за его дальнейшую судьбу, изменили его редкое в России еврейское имя на русское – Иван. Но 11-летний сорванец не хотел уезжать в глубокий тыл.
Вместе с другом Володей он решил бежать на фронт. На Белорусском вокзале они тайно залезли в товарняк и так добрались до Белоруссии. Остановились в доме пожилой женщины. Только долго жить у неё не пришлось: рядом были немцы. Ушли в Бобруйский лес, там рубили дрова, которые потом обменивали на хлеб и картошку.
Исаак с Володей старались запомнить всё, что видели: где располагались немцы, сколько их, где сосредоточены пушки, танки… И когда разведчики артиллерийского полка наткнулись на «грязных, оборванных и голодных» ребят, они получили от них важные сведения, старательно записанные на полях школьных букварей. Этот необычный дневник удалось прочитать Катаеву и использовать при написании своей будущей повести.
Разведчики отмыли, приютили и полюбили шустрого и бесстрашного мальчика и дали ему имя «Ванька». Он стал сыном 8-го гвардейского артиллерийского полка, помогал на кухне, пас коров, ходил в разведку, однажды попал в плен к фашистам… С Ваней писатель на фронте встретился всего лишь один раз. Там же его и сфотографировал.
Командир полка капитан Енакиев хотел его усыновить, но не успел: был смертельно ранен. В кармане его гимнастёрки артиллеристы нашли письмо, в котором была просьба позаботиться о судьбе Вани, сделать из него отличного солдата, а потом – и достойного офицера. И командование полка выполнило завещание командира, направило мальчишку в Суворовское училище. Однако там «сыну полка» строгие порядки не понравились. И он бежит оттуда снова на фронт. Разузнал, где воюет полк, и догнал его.
Участвовал в боях на Курской дуге, за которые получил свой первый орден – Красную Звезду. Участвовал в освобождении Чехословакии, где был ранен и усыновлён военврачом эвакогоспиталя Маланьей Раковой. Эта добросердечная женщина дала Исааку отчество и фамилию своего погибшего мужа – офицера Платона Ракова.
С той военной поры подкидыш Исаак стал Исааком Платоновичем Раковым-Солнцевым. К сожалению, вскоре приёмная мама погибла. А со своим артиллерийским полком «сын полка» дошёл до Берлина.
Но и после победы над Германией военная служба рядового Ракова-Солнцева не закончилась. В составе гвардейского артполка он участвовал в боях против Японии. Во время войны получил 12 ранений и контузию, которая отразилась на его слухе. Демобилизовался в 1951-м. Не имея никакой специальности, пришлось помотаться по стране.
Посчитав, что только в армии будет кому-то нужен, он поступает на сверхсрочную службу. Однако в воинской части дали знать о себе ранения. В 1953 году приехал в Москву и устроился дворником. У Покровских ворот ему выделили «служебное» жилье – подвал.
Неустроенная жизнь подкосила и без того слабое здоровье фронтовика. Когда ушла жена Зоя, запил и начал искать однополчан, доказывая каждому собутыльнику, что он, Исаак Платонович, тот самый Ванька Солнцев из книги Валентина Катаева… Но ему не поверили и направили в психиатрическое отделение.
Однажды начальник госпиталя, перечитав повесть «Сын полка», вызвал к себе больного и попросил подробней рассказать о его боевом пути. Молодой ветеран достал из своей фронтовой шинели подлинные документы, и все вопросы к нему отпали. А больные госпиталя зачастили в его палату за автографами. И медсёстры начали выдавать Исааку дефицитные лекарства за автографы…
После госпиталя, чтобы укрепить здоровье, он уехал на Украину, в село Софиевка Запорожской области. Еще раз женился. Родилась дочь. Только тогда понял, что нужна надёжная специальность. Окончив курсы комбайнёров-механиков, уехал на целину.
Потом исколесил весь Советский Союз: работает в Казахстане, Азербайджане, на Донбассе, в Молдавии… Развёлся. За все эти годы личная жизнь у него не сложилась. Хотя женат был дважды, но при разводе оставлял супругам всё – и квартиры, и имущество… Любил многих, но всегда оставался один.
В своё время Ваня Солнцев был почётным пионером 46 городов бывшего СССР. В 1981 году на Свердловской киностудии режиссёр Георгий Кузнецов по мотивам повести Катаева снял кинофильм «Сын полка», который вслед за повестью подвигнул тысячи ребят к романтике суворовских и нахимовских училищ. Но началась перестройка, и о нём забыли.
В Одессе инвалид войны второй группы со своей третьей и последней супругой, портнихой Клавдией Михайловной, поселился в маленькой лачужке на Ближних Мельницах. Завёл кошку. Из-за полученных ран, слабого зрения и слуха работать он уже не мог. Получал нищенскую пенсию. Жили бедно. Правда, в 1993 году Совет ветеранов войны пригласил Исаака Платоновича в Москву на встречу «сынов полков».
Поехал, и к его пиджаку, рядом с орденами Красной Звезды, Отечественной войны 1 и 2-ой степени, медалями «За освобождение Варшавы», «За взятие Будапешта», «За взятие Берлина», «За победу над Германией», «За победу над Японией» торжественно прикрепили медаль «Сын полка». Знал ли ветеран, что к 60-летию Победы знаменитый столичный Детский музыкальный театр имени Натальи Сац поставит оперу «Сын полка»?
Исаак Платонович Солнцев-Раков
Жизнь Исаака Солнцева-Ракова понемногу стала налаживаться, когда в 1998 году он, вспомнив о своем еврейском имени и происхождении, встал на учёт в Одесский еврейский благотворительный центр «Гмилус хесед» («Добрые дела»). Там к нему отнеслись очень доброжелательно. Ежемесячно начали привозить продукты, выделили полный комплект постельного белья. На зиму выдали теплую куртку и костюм. А когда супруга надолго слегла из-за инсульта, ей привезли ходунки, сантехническое кресло на колесах… Но это ей уже не помогло: вскоре она умерла.
– Разве здесь можно жить? – плакал одинокий старик в нищенской лачуге под постоянный грохот проходящего трамвая. Не дом, а настоящая тюрьма. Как не хочется здесь умирать…
Исаак Платонович запил, и когда собутыльникам и дворовым мальчишкам надоедало слушать его фронтовые воспоминания, он брал в руки свой баян (трофейный, еще с той войны) и сквозь жалостливый плач хрипел: «За Родину, за Сталина!».
В конце жизни «сын полка» совсем «возвратился» в детство. Выходя на прогулку, забывал дорогу домой. Соседи в его лачуге отключили газ и электричество: боялись, что спалит дом. Пытались определить в дом инвалидов.
Однажды в сильный дождь на Пересыпи Исаака Платоновича сбил автомобиль. Ему отрезали ногу. И он умер, не дожив до 61-го Дня Победы, своего самого светлого праздника, ради которого отдал своё военное детство, юность и здоровье. Чужие люди похоронили его в военном кителе, без орденов и медалей, «чтоб не раскопали алкаши».
Так в нужде и обиде на общество ушёл из жизни герой детства нашего поколения Исаак – Ваня с обещающей счастливое будущее фамилией Солнцев. Так бесславно погребена ещё одна легенда…
Исаак Трабский
magazines.russ.ru
