«Одного поля ягоды»

Вот какие мы богачи!

Ненависть Раскольникова к Лужину и Свидригайлову, казалось бы, безусловно должна быть поставлена ему «во спасение». Но так ли уж и безусловно?

Недаром Свидригайлов говорит: «Между нами есть какая-то точка общая, а? Ну, не правду ли я сказал, что мы одного поля ягоды?» Недаром повторяет: «Ведь вы пошли ко мне теперь мало того что по делу, а за чем-нибудь новеньким? Ведь так? Ведь так? Ну представьте же себе после этого, что я сам-то, еще ехав сюда, в вагоне, на вас же рассчитывал, что вы мне скажете что-нибудь новенького , и что от вас же удастся мне чем-нибудь позаимствоваться! Вот какие мы богачи!..» Это буквально навязчивая мысль Свидригайлова. Даже сообщая о том, где он живет, Свидригайлов придает своим словам зловещую и саркастическую двусмысленность: «Я ведь от вас очень недалеко стою». И не замыкается ли свидригайловская фраза о «новеньком» на раскольниковскую «статью»: «Одним словом, я вывожу, что и все не то что великие, но и чуть-чуть из колеи выходящие люди, то есть чуть-чуть даже способные сказать что-нибудь новенькое, должны по природе своей быть непременно преступниками».

Неодолимая сила притяжения Раскольникова к Свидригайлову - это меньше всего страх перед тем, что тот узнал, подслушал тайну убийства. Сила эта возникла еще до раскрытия тайны. Свидригайлов «подслушал», «подглядел» помыслы Раскольникова, причем чуть ли не с первого мгновения их встречи и даже раньше. Пятидесятилетний, кажущийся уверенным в себе Свидригайлов приворожил юношу своей тайной - тайной сохранения «спокойной совести» в преступлении.

Свидригайлов - своего рода черт Раскольникова. Первое явление Свидригайлова удивительно сходно с явлением черта Ивану Карамазову: он возникает словно из бреда (Раскольникову только что снилась убитая и хохочущая над ним старуха). «Неужели это продолжение сна?» - вот его первая мысль. А потом вдруг Раскольников засомневался, что тот вообще был: «Мне подумалось… мне все кажется… что это может быть и фантазия». Больной же Иван, наоборот, настаивает на том, будто черт был на самом деле: «Это не сон! Нет, клянусь, это был не сон, это все сейчас было!..» Один действительность принимает за бред, другой - бред за действительность.

«Ты воплощение меня самого, только одной, впрочем, моей стороны… моих мыслей и чувств, только самых гадких и глупых», - яростно кричит Иван черту, а потом добавляет: «Он мне, впрочем, сказал про меня много правды. Я бы никогда этого не сказал себе». Раскольников тоже свое узнает в Свидригайлове, а потому сильнее и ненавидит его, хотя (потому же) и тянется к нему.

Но не свое ли угадывает он еще и в Лужине, который ведь в столичный город, кроме дел своих, тоже за «новеньким» приехал: «Я же рад встречать молодежь: по ней узнаешь, что нового». Когда Лужин восклицает по поводу убийства ростовщицы: «Но, однако же, нравственность? И, так сказать, правила…» - Раскольников вмешивается:

«- Да об чем вы хлопочете? По вашей же вышло теории!

– Как так по моей теории?

– А доведите до последствий, что вы давеча проповедовали, и выйдет, что людей можно резать…»

Он говорит - «по вашей теории», а сам отлично знает, что может сказать и - «по моей», «по нашей»: и та и другая есть «приглашение к убийству». И хотя Лужин маниакально служит «миллиону», а Раскольникову надо лишь «мысль разрешить», но «мысль» эта и «миллион» покупаются, в сущности, одной и той же ценой: платят за них одни и те же - «слабенькие». Лужин Раскольникова с Соней в «материал» зачислил, а Раскольников - его, но опять с Соней. Соня-то в «материале» что у Раскольникова, что у Лужина, у всех у них в «материале», всегда в «материале». А потом: «Сонечка, Сонечка Мармеладова, вечная Сонечка, пока мир стоит!..»

Раскольников - абсолютно бескорыстен в смысле погони за «комфортом». Раскольников - безгранично корыстен в своем стремлении попасть в «высший разряд». Достоевский и открывает тайную корысть видимого бескорыстия. «Идеальная» корысть может быть пострашнее материальной. И «гонорар» тут повыше.

И Лужин оказывается вдруг не врагом Раскольникова, а лишь его социальным соратником и соперником , пусть противным, бездарным, но таким, который самим фактом своего существования карикатурит теорию Раскольникова, выявляя ее сущность. Это-то больше всего и бесит Раскольникова.

Понятны его чувства - смесь отчаяния и бунтарства, когда он хочет «взять просто-запросто все за хвост и стряхнуть к черту!». Но нельзя «просто-запросто» переделать этот мир. «Просто-запросто» - это и значит «все за хвост и к черту!». Лекарство Раскольникова опаснее, чем болезнь. Да и никакое оно не лекарство - тоже отрава. В своем анархическом бунте против ненавистного ему мира Раскольников не только использует средства этого мира, но, в сущности, заимствует и его цели . Его бунт лишь увековечивает прежний порядок и способен лишь возвести старую мерзость в куб. Более того: такой порядок и нуждается в таком бунте, нуждается в преступлениях, чтобы, лицемерно и высокопарно осуждая их, поддерживать «на высоте» свое нравственное самосознание. Преступления Раскольниковых позволяют лужиным выступать «столпами общества».

И оказывается - для того чтобы ненавидеть и презирать даже таких людей, как Лужин и Свидригайлов (даже ростовщицу!), чтобы бороться с ними, надо еще иметь право на ненависть и презрение, надо иметь моральное право на такую борьбу. Раскольников такого права не имеет уже, теряет его. Он в любой момент может получить убийственное обвинение: «А сам каков?» Он и получает такое обвинение, когда укоряет Свидригайлова в том, что тот подслушивает у дверей. Свидригайлов и отвечает ему с резоном: «Если же убеждены, что у дверей нельзя подслушивать, а старушонок можно лущить чем попало, в свое удовольствие, так уезжайте куда-нибудь поскорее в Америку!»

И легко представить себе искреннюю и страшную радость Лужина, когда он узнает, кто убил. Да и чем он хуже Раскольникова в своих-то глазах, и даже с позиций раскольниковской «статьи»? Он-то подлость свою выдерживает без всяких угрызений совести. А почему? Потому что искренне убежден, что Раскольников - бездельник, а Соня - безнравственна, общество развращает и что если сегодня не украла, то завтра непременно украдет. Да ведь, может, и вправду могла бы, как попривыкла. И к профессии своей могла привыкнуть (об этом и Раскольников думает). Вот, мол, он, Петр Петрович, и восстанавливает справедливость, подложив ей деньги. Тоже «ускоритель» прогресса исторического! Тоже «двигатель»!

Между Раскольниковым, Лужиным и Свидригайловым, ненавидящими, боящимися и презирающими друг друга, - действительно есть «общая точка». Это - «возлюби прежде всего одного себя». Это - «я и сам хочу жить, а то лучше уж и не жить». Это - «все позволено». Это - «арифметика», «кровь по совести», «приглашение к убийству». Вот какие они богачи. «Трихина» - вот их «общая точка». И в апокалипсической финальной картине романа видятся не только Раскольниковы, но и Лужины, пересчитывающие свои деньги, и Свидригайловы с «разожженным угольком в крови», доводящие детей до самоубийства.

Но что ни говорить, а свести всего Раскольникова к «общей точке» с Лужиным и Свидригайловым, конечно, нельзя. Вопрос куда сложнее. Дело вообще не в изобличении и не в оправдании Раскольникова, а в понимании его трагедии.

Роман Ф. М. Достоевского - это, по сути, рассказ о преступлении, совершенном главным героем Раскольниковым, автором теории, согласно которой ради счастья одних можно пойти на убийство других. Раскольников все отчетливее чувствует внутреннюю связь своей теории со взглядами ненавистных ему людей - Лужина и Свидригайлова. Ведь и они считают, что человеку, обладающему силой и властью, «все позволено». Рас­кольников говорит Лужину: «А доведите до последствия, что вы давеча проповедовали, и выйдет, что людей можно резать...» А Свидригайлов, которого Раскольников презирает, сказал ему: «Мы одного поля ягоды».

Что общего между страдальцем за человечество и этим преступным человеком Свидригайловым? Видимо, то, что оба они - пусть по разным мотивам - сочли воз­можным «перешагнуть через кровь». Ложная теория Раскольникова сближает его со Свидригайловым и Лужиным, от которых он хочет защитить «униженных и оскорб­ленных». Странно, почему приверженцем теории господства над людьми Достоевский сделал не хищного приобретателя, а гуманиста, готового во имя спасения человечества «страдания взять на себя»? Очевидно, чтобы разрушить эту теорию до основания, не оставив никаких лазеек для людей, которые, подобно Раскольникову, готовы обмануть себя изощренными доводами.

Статья Ю. Карякина так и названа - «Самообман Раскольникова». В чем обманул­ся Раскольников? В том подходе к жизненным явлениям, которые принял за истину. Как в кривом зеркале предстает перед Раскольниковым его идеал «сильной личности» - Свидригайлов, уверенный, что ему разрешено все: насилие, убийство, разврат. В об­разе Свидригайлова видится воплощение «идеи» Раскольникова в ее законченном виде: с утверждением права на кровь, с циничным отношением ко всем и всему, с воинству­ющим эгоизмом и оправданием любой подлости правом сильного. Уродство облика и поведения Свидригайлова демонстрируется тем финалом, к которому приходит каждый, кто исповедует поклонение порочной воле.

К счастью, Раскольников не «до конца» Свидригайлов, в нем нет цинизма и под­лости, куража над жертвой. Он совершает преступление из идейных предпосылок, чтобы для себя и других определить, кто он? К сожалению, таким вот безобразным и бесчеловечным способом.

Преступления не остаются безнаказанными. Эта мысль Достоевского нашла во­площение не только в судьбе Раскольникова, но и в страшном падении Свидригайлова. В финале он с ужасом понимает, что для него нет возврата к подлинной жизни. Свид­ригайлов - трагическая фигура в романе, и нельзя видеть в нем только злодея. Уходя из жизни, он спасает от нищеты и гибели Соню, сирот Мармеладовых. Этот шаг Свид­ригайлова позволяет читателю сказать, что в душе даже такого человека под спудом пороков еще теплится искра добра.

Достоевский дает возможность читателю увидеть разного Свидригайлова, но в ос­новном это развратный, циничный и безжалостный человек. Родион Раскольников не таков. Нет, Раскольников и Свидригайлов «не одного поля ягоды...».